Коровин уже ждал его.

— Основное, не забыть их, когда поедем! Напомним друг другу! Ну, а теперь можно и ужраться! — развеселился Коровин.

Казаков потер руки…

Веснушчатое лицо капитана Бабошина погрустнело, он огорченно заморгал рыжими ресницами.

— Я, мальчики, пошел… Мне на дежурство… Спасибо вам! Желаю успеха, как говорится, и удачи!

— Смотри, Гриша, не забудь машину прислать! Поезд без пяти двенадцать…

— В одиннадцать ждите, сам приеду! Скажу, караулы проверить…

Капитан ушел, о нем сразу же забыли, снова застучали стаканами, засмеялись, подняли базар.

— Ты, Витя, иди поспи! — уговаривал Коровина Казаков. — Еще сколько до ночи, а ты уже сломался!

— На радостях, Вадим! — оправдывался тот, держась за шею Казакова и укладываясь на кровать. — Немного посплю и снова начнем…

Балу забренчал на гитаре.

Попытались запеть, но Гранин запротестовал:

— Замолкните вы! Воете, будто покойник в доме! Пусть сам поет!

Пригорюнившись, приготовились слушать любимую песню.

Балу наигрывал знакомую, щемящую мелодию.

Тимоха прослезился.

Казаков вздохнул тяжело, у него задрожали губы.

Горченко, с трудом передвигаясь, подошел к окну. Потом сел на кровать рядом со спящим Коровиным.

— Уезжаете, суки, а мы остаемся… Ничего не останется… Хотя вот… Дай-ка я возьму коровинскую печатку на память…

И он потянулся к небольшому золотому перстеньку на левой руке Коровина.