– Но мне кажется, что вы не понимаете, дорогой граф, – медленно и отчетливо произнес Плинлиммон, и в тот же миг, на глазах у графа, загадочное сияние стало, образуя вихри, струиться и струиться, окутывая этого Плотина Плинлиммона.

Эта случайная, мимолетная встреча в коридоре была первой, когда от глаз Пьера не были скрыты свечением фигура или лицо Плинлиммона. Вскоре после того, как он нанял комнаты в Апостолах, его внимание привлекло спокойное лицо с внимательными голубыми глазами в одном из самых верхних окон старой серой башни, коя, находясь на противоположной стороне квадратного двора, заслоняла свет в его собственной комнате. Только чрез два стекла – в окне его комнаты и комнаты незнакомца – Пьер раньше видел то удивительное лицо, на коем лежала печать покоя – покоя, который не был ни божественным, ни человеческим, не был чем-либо сходным ни с тем, ни с другим, ни по отдельности, ни вместе, но покоем особенным и отстраненным, покоем, который был свойственен самому лицу. Один сознательный взгляд на то лицо сообщал самым внимательным философам-наблюдателям идею о чем-то, что не было прежде ими включено в их схему мироздания.

Что же касается спокойного солнечного света, то стекло вовсе не служит ему препятствием, и солнце передает свет и жизнь сквозь стекло; так, даже через стекло в комнате Пьера проникала странная сила, которую излучало лицо, видное в окне башни.

Становясь все более и более заинтересованным в этом лице, он закидал вопросами Миллторпа.

– Бог с тобой! – отвечал Миллторп. – Это же Плотин Плинлиммон! Наш Великий мастер, Плотин Плинлиммон! Боже правый, ты должен как следует узнать Плотина Плинлиммона, как я это сделал давным-давно. Пойдем-ка со мной сейчас, и позволь мне представить тебя немедленно Плотину Плинлиммону.

Но Пьер отказался; он не мог перестать думать, что, хотя, по всей вероятности, Плотин прекрасно понимал Миллторпа, все же Миллторп вряд ли мог приникнуть в душу Плотина, несмотря на то что, в самом деле, Плотин, который временами был способен на общение в очень непринужденной, доверительной и простой, несерьезной обстановке, мог по причинам, ведомым только ему одному, молча разыграть Миллторпа, что тот (Миллторп) полностью проник в его (Плотина) глубины души.

Если человеку подарить книгу, то стоит дарителю повернуться к нему спиной, как он выбросит ее на первом же углу, он вовсе не беспокоится о том, чтобы скучать над книгой. Но покажите ему автора вживую, и, десять против одного, он вернется обратно к тому углу, подберет книгу, стряхнет пыль с обложки и очень внимательно прочтет то бесценное произведение. В человека не поверишь, пока не увидишь его своими собственными глазами. Если тогда, в силу особых обстоятельств, Пьер, пока ехал в почтовой карете в город, крайне внимательно прочел трактат «Хронометры и Часы», то как же теперь его первоначальный интерес был подогрет, когда перед его глазами промелькнул сам автор. Но при первом чтении, не будучи в силах – так он думал – сформулировать главную идею трактата, поскольку любая малопонятная идея вызывает не только замешательство, но и бросает язвительный упрек уму, Пьер в конце концов перестал перечитывать трактат и не стал больше ломать над ним голову в течение всего путешествия. Но теперь, подумав, что он мог автоматически прихватить его с собою, он обыскал все карманы в своей одежде, но безуспешно. Он умолял Миллторпа сделать все возможное, чтобы добыть ему другой экземпляр, но ясно было, что невозможно такой найти. Сам Плотин не мог бы пересказать его заново.