Мишей, Бальцер позади ехал в недавно полученном ГАЗе, может тоже хотел в

одиночестве поразмыслить; хотя ему досталось куда меньше, чем другим.

По обе стороны от белой дороги бежали бордовые стены старых домов, выложенные из темного кирпича с выступами, фестонами, арками. На выступах

короткими штрихами белели полоски снега. Улица, сужающаяся в перспективе, легко

плыла навстречу, все расширяясь и расширяясь, будто дома расступались перед машиной

секретаря горкома.

Иван совсем забылся, наслаждаясь наступившим покоем, и шумно вздохнул всей

облегченной грудью:

‐ Ффу‐у‐у!

‐ Да‐а‐а! ‐ с неуверенным сочувствием отозвался Миша.

Иван очнулся и, покосившись на него, промолчал. Неужели и до шофера дошло, что с

секретарем что‐то не ладно?

А что же не ладно, все‐таки? В акте комиссия записала: проглядели троцкистов, не

обсудили «дело Енукидзе»‚ запустили политико‐хозяйственную работу в деревне. Это

правильно, это ‐ ошибки, и Москалев готов склонить перед партией повинную голову.

Но комиссия оставила в горкоме не только второй экземпляр акта. Вот она уехала, в

ее присутствие не оборвалось начисто, как оборвался перрон, когда отгрохотали вагоны.

Так бывает, когда гости ушли, а в гостиной все еще сдвинуто не по‐обычному и

сгустившийся воздух пахнет чужим, табаком и чужими духами.

Сейчас, на покое, пол ровный гул мотора, вдумываясь в происшедшее, Иван все