— Я бы, — словно именно этого ждал, — открыл бы дайв-клуб в Доминикане. Погружался бы с туристами, рыбачил… Ресторанчик еще небольшой. Магазин…

«И часовню Матроны Московской», как ждал Эбергард, не добавил.

— А почему ты этого не сделаешь? У тебя есть деньги, хватит детям, внукам, всем. Почему ты здесь? Если ты действительно хочешь? Почему же ты не живешь по-другому?!

Хериберт взглянул: серьезно? еще есть время заржать и ударить ладошкой о ладошку? — показал бровями «далеко же у тебя это зашло», удалялся куда-то с огромной скоростью, меняясь лицом, мертвея, сказал: в приемной люди с Восточно-Западного округа, приехали поздравить с прошедшим Днем защитников Отечества; не пропадай.

Вслепую стер непринятые входящие — много злых непринятых входящих, позвонил сам: Фриц, у меня готовы те документы; и у меня готово! — с удовольствием откликнулся Фриц, а давай завтра в девять тридцать, сегодня какой-то такой неудобный беспорядок, в смысле распорядок.

Куда? Ждут его у префектуры? Звонили, конечно, и на городской, и Жанна сказала им, тем: уволен, сюда больше не звоните; что они могут думать другого, одно: знал заранее, состриг сумму и побежал; прав Хериберт: надо разговаривать; такая вот его слабость — некоторых людей для него не существует, ограниченные возможности общения, не умеет ничего с такими, как Роман, как монстр. Или Пилюс. Только — убить. И он — один, выпал, одному их не убедить.

Жанну он попросил (не раздеваясь, расстегнувшись, так, забежал):

— Забудьте про них. Больше не позвонят. Вы же сказали: я больше не работаю.

Жанна фыркала, преувеличивая раздражение, уравнялись они:

— Так разговаривают… Очень грубо. Мне это надо? Сказали: добегается. — Ей даже нравилось посмотреть, что с ним будет, когда скажет так. — Может, сейчас еще позвонят.

Не смог подходящее лицо вылепить; «Эрна»! «Эрна!», «Эрна!» — сияло в обеззвученном телефоне.

— Привет, пап, дашь мне доверенность на выезд на весенние каникулы в Италию, едем с классом, мне бы очень хотелось, — в один выдох. И замолчала.

В дверь застучал кто-то грубый, Эбергард приготовил уверенные, давящие на гостей глаза, и Эрне отвечал, уже не видя ее, видя только грядущее что-то:

— После суда. Посмотрим.

— До суда еще неделя. Мне завтра надо в школе сказать: еду или нет.

Заколотили в дверь еще, с издевкой выстукивая музыку.

— Ничего страшного. Подождем, — возможно, Эбергард даже первый, сам, скорее, чем Эрна, нажал «отключить»; стучались еще, с упорством, словно нужна была дверь, не он: вот — открылась (у Эбергарда укрепились глаза), не в одно движение, рывками, взмахами туда-сюда для обновления воздуха — художник Дима Кириллович, похоронно и пожило одетый.