Теперь перед французом стояли трое. У двоих, правда, не хватало духу драться, так что оставался один – высокий. Оглянувшись, стрелок увидел приближающегося Хука.

– Мерзавец! – рявкнул он Нику. – Ты дал ему меч!

– Он мой пленник, – ответил тот.

– Король приказал пленных убить!

– Так убей его, Том, – кивнул Хук, явно получая удовольствие от происходящего. – Убей!

Том Перрил, повернувшись обратно к французу, увидел бешенство в глазах Ланфереля, припомнил стремительность, с которой тот отводил удары, и опустил алебарду.

– Убей его сам, Хук, – осклабился он.

– Мессир, – обернулся Хук к Ланферелю, – этому человеку обещали денег, если он изнасилует вашу дочь. Он своего не добился. Но пока он жив, Мелисанде грозит опасность.

– Тогда убей его, – предложил Ланферель.

– Нельзя, я дал обет Богу.

– Зато я не давал никаких обетов. – Ланферель махнул мечом перед носом Тома Перрила, вынуждая лучника отступить.

Перрил испуганно уставился на Хука, не скрывая удивления, затем перевел взгляд на француза. Тот улыбался. Слабый дешевый меч в его руке не шел ни в какое сравнение с алебардой, зато любой боец позавидовал бы той беспечной уверенности, с которой Ланферель шагнул к англичанину.

– Убейте его! – заорал Перрил своим подручным, но те не сдвинулись с места, и Перрил отчаянно взмахнул алебардой, целя Ланферелю в живот.

Француз легко и небрежно отвел удар, затем поднял меч и сделал единственный выпад.

Клинок вонзился Перрилу в глотку, хлынула кровь. По языку, медленно вывалившемуся изо рта, густо заструился поток крови, проливаясь на меч и пятная руку Ланфереля, не защищенную боевой перчаткой. На миг двое застыли недвижно, затем Перрил, не сводя глаз с убийцы, осел на землю, и Ланферель, выдернув меч, перебросил его Хуку.

– Довольно! Довольно! – Вдоль английского войска, оглашая приказ, скакал латник в одежде с королевским гербом. – Прекратите убивать! Остановитесь! Довольно!

Хук, бредя обратно к строю, поднял взгляд к серым тучам над пашней Азенкура.

Перед английской армией простиралось поле, усыпанное телами убитых и раненых. Трупов было явно больше, чем всех воинов Генриха перед сегодняшней бойней. Изуродованные и окровавленные тела в доспехах лежали бесчисленными грудами – растоптанные, истерзанные, смятые. Люди и кони, брошенное оружие, поверженные флаги, погибшие надежды. Поле, засеянное озимой пшеницей, принесло кровавую жатву.

В дальнем его краю, позади трупов, позади агонии и рыданий, поворачивал к северу третий французский полк.

Французское войско уходило прочь, оставляя Азенкур, торопясь скрыться от смехотворно малой армии, превратившей мир в кровавое месиво.