И все же то, что ожидало его, оказалось еще хуже, чем он предполагал. Началось это с первых же дворов и деревень и продолжалось, становясь все хуже, по мере того как он продвигался дальше. Вся местность, весь этот обширный край был затянут облаком смерти, окутан пеленой ужаса, страха и душевного помрачения, и самое скверное заключалось не в вымерших домах, не в дворовых псах, издохших от голода на цепи и теперь разлагавшихся, не в покойниках, валявшихся без погребения, не в просящих подаяния детях, не в братских могилах на подходе к городам. Самое скверное заключалось в живых, которые под тяжестью ужасов и страха смерти, казалось, потеряли способность видеть и чувствовать. Удивительные и жуткие вещи видел и слышал повсюду странник. Родители бросали своих детей, а мужья жен, если те заболевали. Работники похоронных команд и санитары вели себя как палачи, они грабили опустевшие дома, по своему усмотрению то оставляли трупы непогребенными, то вытаскивали из постелей умирающих, но еще не испустивших дух и бросали их на повозки с трупами. Запуганные беглецы в одиночку бродили по окрестностям, одичавшие, избегавшие любых встреч с людьми, гонимые страхом смерти. Другие, подстегиваемые панической жаждой жизни, собирались вместе, устраивали кутежи, устраивали праздники любви и танцев, на которых тон задавала смерть. Третьи совсем одичали и, предаваясь печали или изрыгая проклятия, сидели с обезумевшими глазами рядом с кладбищами или перед своими опустевшими домами. Но хуже всего было то, что каждый искал козла отпущения, чтобы возложить на него вину за невыносимые бедствия, каждый утверждал, что знает нечестивцев, повинных в злонамеренном распространении чумы. Говорили, что сеют смерть злорадные пособники дьявола, они извлекают яд из зачумленных трупов и мажут им стены и дверные ручки, отравляют колодцы и скот. На кого падало подозрение в этих ужасах, тот погибал, если не был предупрежден и не спасался бегством; его обрекали на смерть либо правосудие, либо чернь. Кроме того, богатые возлагали вину на бедных и наоборот, или виноватыми оказывались евреи, или чужеземцы, или врачи.

В одном городе Златоуст с тяжелым сердцем видел, как горела целая еврейская улица, дом за домом, а вокруг стояла ликующая толпа, и кричащие беглецы с помощью оружия загонялись обратно в огонь. В безумии страха и ожесточения повсюду убивали, жгли, мучили невинных. С бешенством и отвращением смотрел на это Златоуст; казалось, мир разрушился, получил смертельную дозу яда, казалось, на земле не осталось больше ни радости, ни невинности, ни любви. Часто искал он утешения в шумных празднествах наслаждавшихся жизнью, повсюду звучала музыка смерти, вскоре он стал узнавать ее голос, нередко бывал участником отчаянных пирушек, играя на лютне или горячечные ночи напролет танцуя при свете смоляных факелов.