Надо было проститься с красавицей Агнес, никогда больше не увидит он ее статной фигуры, ее светлых солнечных волос, ее холодных синих глаз, не увидит, как слабеет и тает в них высокомерие, не увидит нежный золотистый пушок на ее благоухающей коже. Прощайте, синие глаза, прощайте, влажные трепетные губы. Он надеялся еще не раз целовать их. О, еще сегодня, на холмах, под поздним осенним солнцем, он с нежностью думал о ней, принадлежал ей, тосковал по ней! Но проститься надо было и с холмами, с солнцем, с голубым небом, усеянным белыми облаками, с деревьями и лесами, со странствиями, с рассветами и закатами, с временами года. Мария, должно быть, еще не спала, бедная Мария, с добрыми любящими глазами и хромающей походкой, сидела на кухне, засыпая и просыпаясь снова, а Златоуст все не возвращался.

А бумага и грифель, а надежды сделать все эти скульптуры, которые он носил в себе! Всему, всему конец! А надежда на встречу с Нарциссом, с милым его сердцу апостолом Иоанном, — и от нее придется отказаться.

Проститься надо было и со своими руками, со своими глазами, с голодом и жаждой, с едой и питьем, с любовью, с игрой на лютне, со сном и пробуждением, со всем. Пролетит завтра птица в небе, но Златоуст ее уже не увидит, запоет за окном девушка, но он уже не услышит ее песни, будет струиться речной поток с безмолвно мелькающими в нем темными рыбами, поднимется ветер и погонит по земле желтую листву, будут светить солнце и звезды в небе, парни и девушки пойдут на танцы, на склоны далеких гор ляжет первый снег — все будет идти своим чередом, деревья будут отбрасывать тени, люди будут смотреть весело или печально своими живыми глазами, собаки лаять, коровы мычать в своих хлевах, и все без него, ему это уже не принадлежит, от всего он оторван.

Он чувствовал запах утреннего поля, вкус сладкого молодого вина и только что созревших крепких лесных орехов, в его стесненном сердце мелькнуло воспоминание, вспыхнул отблеск этого красочного мира, через все его чувства еще раз, угасая и прощаясь, молнией сверкнула прекрасная и буйная жизнь, и он скорчился от подступающей боли, чувствуя, как из глаз его потекли слезы. Всхлипывая, он отдался нахлынувшему ощущению, неудержимо струились по лицу слезы, не сопротивляясь, погрузился он в свое безутешное горе. О долины и поросшие лесом горы, о ручьи в зеленом ольшанике, о прекрасный, переливающийся всеми красками мир, как мне оставить тебя! Рыдая, как безутешное дитя, лежал он, положив голову на стол. Из глубины его сердца вырвался вздох и жалобный, полный мольбы зов: «О мама, мама!»