Нарцисс ласково кивнул другу.

— Ты совершенно прав, — сказал он мягко, — выговорись до конца, скажи мне все. Но в одном ты сильно ошибаешься: ты считаешь, что высказываешь мысли, но это — чувства! Чувства человека, озабоченного жестокостью существования. Однако не забывай, что этим печальным, полным отчаяния чувствам противостоят чувства совсем иного порядка! Когда ты получаешь удовольствие от езды верхом по прекрасной местности или когда ты довольно легкомысленно прокрадываешься вечером в замок, чтобы приударить за любовницей графа, мир в твоих глазах выглядит совсем по-иному, и все зачумленные дома и сожженные евреи не мешают тебе искать наслаждений. Разве не так?

— Конечно, так. Поскольку мир полон смерти и ужасов, я снова и снова пытаюсь утешить свое сердце и срываю прекрасные цветы, растущие посреди этого ада. Я наслаждаюсь и на время забываю ужасы. Но их от этого не становится меньше.

— Ты хорошо сформулировал свою мысль. Ты, значит, считаешь, что тебя окружают в этом мире смерть и ужасы, и бежишь от них в наслаждения. Но наслаждения недолговечны, после них ты опять оказываешься в пустыне.

— Да, это так.

— Так бывает с большинством людей, однако лишь немногие воспринимают это с такой силой и интенсивностью, как ты, и немногие испытывают потребность осознать свои ощущения. Но скажи все-таки: не пытался ли ты идти другим путем, кроме этого отчаянного метания от наслаждений к ужасам и обратно, кроме этого качания между жаждой жизни и страхом смерти?

— О да, конечно. Я пытался идти путем искусства. Я ведь уже говорил тебе, что, помимо всего прочего, я стал еще и художником. Однажды — я уже года три как ушел из монастыря и все время странствовал — попалась мне на глаза в одной монастырской церкви скульптура Божьей Матери, она была так прекрасна, а вид ее так захватил меня, что я стал расспрашивать о мастере и искать того, кто ее создал. Я нашел его, это был знаменитый мастер; я стал его учеником и несколько лет работал с ним.

— Позже ты расскажешь мне об этом еще больше. Но что дало тебе искусство, что оно для тебя значило?

— Это было преодоление бренности. Я видел, что от шутовского карнавала и пляски смерти, называемых человеческой жизнью, что-то оставалось и продолжало жить: произведения искусства. Да, они тоже со временем гибнут, сгорают в огне, гниют и снова превращаются в прах. Но они все-таки переживают не одно поколение и за гранью мимолетного мгновения образуют тихое царство образов и святынь. Соучаствовать в этом для меня приятно и утешительно, ибо это почти увековечение бренности жизни.