Вот счастье-то ему — 10 фунтов одному, а нам на двоих 8, и лишние полфунта у него…

Но живо собираю обед. Села и заулыбалась. В руках нож, а на столе передо мной — целый хлебище. И у папы в руках нож. Тоже перед ним хлебище, и папа улыбается ему. Взглянула на Бориса, и тот улыбается, потирает ручки и бормочет:

— Поедим хлебца-то сейчас, поедим!

И вдруг замечаю, что в папином хлебище что-то маловато для 10 фунтов. С наслаждением режу свой хлеб и спрашиваю папу:

— Папочка, что-то у вас больно мало? Тут нет десяти фунтов.

Он говорит с улыбкой, совсем как у Бори:

— Да я, дурень этакий, получил хлеб и крепился, крепился, а потом и съел фунта с два еще на заводе.

У Бориса тоже вырывается с визгом:

— Ох, и мы сейчас поедим, поедим!..

Папа отрезал себе такой толстый кусок, что я даже залюбовалась. Прямо приятно сделалось, когда вспомнила, какие тоненькие ломтики он отрезал раньше. Господи, если бы всегда так!.. Папа бы не был тогда эгоистом. Хорошо бы было как!

А он жует свой толстый кусок беззубым ртом и говорит с ласковой улыбкой:

— Вот что, ребятки…

Мы оба перебиваем:

— А что, что такое, папочка?

— Да вот что. Вы уж сегодня не жалейте, досыта ешьте. А завтра-то уж распределяйте. К утру кусочек, и к вечеру кусочек. Вот как я.

— Мм-да, мм-да, мм-да…

За несчастной похлебкой съели с Борисом фунта по два хлеба. После обеда папа на радостях посылает в чайную. Против обыкновения нужно взять по две порции чаю и по две конфетки… Ведь хлеба много, и можно много пить чаю…

За чаем измерила глазами папин кусок и свой. Наш уже совсем маленький. Ласкаю его глазами, и хочется еще есть.

С уверенным видом говорю Борису:

— Ну, как, больше не хочешь? Я думаю, на завтра оставим? Да, Боря?