Между тем как я в один холодный вечер сидел у александрийского судьи (а он в ту пору велел представить себе богадельные деньги для раздачи бедным), вдруг вошел какой–то бедовый старик, которого тащила за собой довольно красивая женщина. «Подкрепи, Господи, кади — продли ему свою милость! — проговорила она. — Я женщина из благородной породы, чистой крови, известная по дядьям с отцовой и материной стороны! Я жена целомудренная, скромная, нравственная, так что между мною и моими соседками огромная разница. Когда меня сватали именитые, богатые женихи, мой отец не хотел о них и слышать, отвергая родство с ними и подарки их и выставляя на вид то обстоятельство, будто он дал клятву Богу не отдавать свою дочь замуж, кроме как за человека, знающего какое–нибудь ремесло. И вот, на мое горе, на мою беду, рок судил явиться этому обманщику в семейство моего родителя, который в кругу родственников поклялся, что этот человек вполне удовлетворяет его условиям, что с давнего времени он принизывает жемчужину к жемчужине и продает такие две жемчужины по червонцу. Мой отец был обольщен его хитростью и выдал меня за него замуж, не справившись предварительно насчет положения его дел. Когда же он, мой муж, вывел меня из моего логовища — отцовского дома, увел от родных и поместил меня, покорную, в свое жилище, тогда только я увидела, что он не более как сидень, лентяй и лежебокий сонуля. Я принесла за собой в приданое богатые платья, пышные уборы, полную домашнюю утварь и деньги, но все это было им распродано за пустяки, все было истрачено на удовлетворение его безмерного аппетита. Мое имущество он издержал на свои нужды, и, когда довел меня до полного расстройства, очистив мой дом глаже ладони, я сказала ему: «Эй ты, послушай! Нечего скрывать нам наше бедственное положение; после Аруса незачем умащаться благовониями²⁰. Вставай, промышляй своим ремеслом, срывай плоды твоих талантов». Однако он полагает, что ремесло его теперь пришло в застой, так как на земле распространилось все негодное. А у меня от него есть дитя, тощее, словно зубочистка; мы оба сидим у него голодные, не осушаем своих слез в такой нужде… Вот я привела и представляю его тебе. Погрызи дерево его извинений²¹ и рассуди нас, как тебе укажет Бог!»

«Ты слышал речи своей жены, — сказал кади. — Оправдывайся, а иначе я разоблачу твое плутовство и велю отвести тебя в тюрьму!»

И старик, потупясь взорами в землю, будто змея, бойко выступил, как видно, уже на изведанную неоднократно битву. Он начал декламировать следующие стихи: