— Хватить спорить, господа офицеры. Казака к стенке ставить не будем. По-хорошему, надо бы ума ему плетью вложить, да боевого офицера трогать не пристало. Отпустим, может быть дойдёт, что против собственного народа воюет.

— А если — нет? У красных тот же народ воюет и, даже, казаки имеются.

— В бою пристрелим. Всё одно его не мы, так Бог покарает.

— Ладно, будь, по-вашему. Не хочешь к нам перейти, Кузьмин?

— Нет.

— Что так?

— Это жизнь свою перечеркнуть, да и не победите вы.

— Это мы ещё посмотрим! Не хочешь — как хочешь. — и казакам — А с матросиком что делать будем?

— Так иногородний — к стенке и вся недолга. Землю нашу хотели отобрать! А она кровушкой казачьей полита! Из-за этого зараз и восстали.

— Ты откуда родом, морячок?

— Из Александровск — Грушевского.

— Хохол?

— Нет.

— Стал быть, иногородний. Шахтёр?

— Столяр при шахте.

Комиссар Подколодный поёжился, неуютно ему стало как-то, даже Кузмин здесь был свой. А он? Иногородний, пролетарий, матрос — более чужеродного элемента в казачьем курене представить было не возможно. Зайцев тоже это понял, посмотрел на него, усмехнулся:

— Даже не плотник! Курень срубить сможешь? Нет? Этому иногороднему, станичники, ваша земля без надобности. Что он с ней делать будет? Эта заваруха кончиться, опять столяром на шахту пойдёт, рубанком махать. И его отпустим. Надо было бы вам там его на берегу Дона и кончать. А теперь уж не нать. Что нам с этого паренька? Не вару, не навару. У него вся жизнь впереди. Пущай идёт, а к нам не попадается.

Сотник был на четыре года старше своего пленника, но считал себя бывалым. А как же? Прошёл войну, полный Георгиевский кавалер.

— Погинет в степу — сказал кто-то из казаков. — В мокрой-то одежонке. Ветер ноне холодный. До костей пробират. По-хорошему, лучше уж зараз хлопнуть.

— Ежели уж одного пощадили, то и второго нать пощадить.