Внезапно она резко останавливается. Граница территории обозначена проволочным забором, высоким — двенадцать футов — и достаточно крепким, чтобы удержать в неволе стадо диких животных. Зели бежит, ослепнув до такой степени, что не замечает забора и врезается в него. Ее руки бьются о мелкую сетку, нескладное тело, покачнувшись, падает наземь. Рухнув, она лежит на сосновых иглах под безучастными деревьями. Камерная гармония леса, которую нарушило ее неуклюжее вторжение, медленно восстанавливается. Над головой у нее раздается воркование лесного голубя. Этот тихий летний звук, который в детстве всегда напоминал ей мамину швейную машинку, становится последней каплей — вынести его Зели уже не в состоянии. С разрывающимся сердцем она пригоршнями захватывает острые сосновые иглы, втыкающиеся в ее кожу, а сквозь ее толстые губы, перемазанные слюной и помадой, выходит безутешный вопль, который вскоре выводит ее преследователей в нужном направлении.

V

V

Еще совсем рано, самое начало восьмого, прекрасное летнее утро. Небо бледно-голубое, безоблачное, покойное и нежное, словно огромная арка — источник не благоговейного страха, но доброты и заботы. Тихое озеро переливается, на вид почти твердое, словно по нему можно ходить. Горы прячут свои строгие лица за тонкими покрывалами тумана. На первом склоне холма над озером стоит главное здание клиники, омытое чистым солнечным светом: великолепный особняк, балконы опоясаны цветами, фасад украшает галерея с колоннами. Везде покой, порядок и надежность. На лугу, растянувшемся по крутому откосу над дорогой, уже трудятся работники с косами, движения их ритмичны, коричневые голые торсы поблескивают, как у статуй. Подъехавший из города по шоссе автомобиль плавно выписывает петли, взбираясь по частной дороге к клинике. Он останавливается перед главным входом, находящимся в тени, с той стороны здания, что смотрит не на озеро. Здесь новый день выглядит чуть менее приятным; возможно, причиной тому — темная, широкая тень, отбрасываемая зданием, и огромные черные деревья, сурово указывающие в направлении, противоположном миру.

Из машины выходят мужчина и молодая женщина. Они провели в дороге всю ночь. Мужчине около сорока, он недурен собой, с тяжеловатой внешностью римского императора, моложав для своих лет, несмотря на то, что лицо его небрито и выглядит изможденным. Он производит неявное, почти неуловимое впечатление человека неискреннего, внешне дружелюбного и любезного, внутренне же сухого, поглощенного собой. Это крупный мужчина, вид у него несколько встрепанный после долгой дороги. Женщина, несколькими годами моложе его, находится в состоянии едва ли не обморочном; ей требуется помощь, чтобы подняться по ступеням, ведущим в здание клиники. Тем не менее, ей удалось сохранить вполне нормальный вид. Ее зеленое платье в полном порядке, светлые волосы гладко причесаны, на лице пудра, на губах помада; вероятно, инстинктивное желание следить за подобными вещами не покинет ее до последнего вздоха. Она не разговаривает, не осматривается, лишь позволяет ввести себя в комнату, выходящую на озеро, залитую солнцем, с большой, наполненной львиным зевом вазой на круглом столике. Тут она опускается на диван. Зрачки ее расширены, она видит перед собой одну лишь размытую яркость, причиняющую боль, и едва ли осознает, что происходит вокруг. Мужчина садится в кресло рядом с ней, нервно барабанит по столу толстыми пальцами. Никто не произносит ни слова.