— Может быть, все-таки отдохнете здесь несколько минут? Нам с мсье нужно обсудить пару вопросов.

Предоставленная самой себе, молодая женщина впадает в состояние полной неподвижности, ее светлые волосы разбросаны по коричневой подушке. Она не шевелится; может показаться, что она почти не дышит; лишь изредка, с большими перерывами, ее накрашенные губы издают долгий, прерывистый вздох, а серые глаза, отрешенные, ни на чем не сосредоточенные, широко раскрываются и вглядываются в мило обставленную комнату, подобно глазам человека потерянного, человека, потерявшего память или неизвестно как попавшего в плен в чужой стране.

Мужчины отсутствуют довольно долго, по меньшей мере полчаса, но она этого не замечает. Оставайся.они там целое утро, ей было бы все равно — ее восприятие времени разрушено лекарствами и усталостью. Она не спит, но и не бодрствует по-настоящему. Смутные фантазии, по большей части неприятные, осаждают ее полудремлющий мозг.

Наконец крупный мужчина возвращается с медсестрой. Доктор просит передать, что его вызывают, однако он навестит новую пациентку этим же утром. Поддерживаемая двумя спутниками, молодая женщина медленно пересекает широкий коридор. В здании уже появились признаки жизни. Несколько пациентов в сопровождении служащего возвращаются из гимнастического зала. Кое-кто из них с любопытством посматривает на светловолосую жертву, которой вскоре предстоит войти в их общество; та на их взгляды не отвечает — скорее всего, не видит их. Мужчина, ведущий ее, испытывает явную неловкость, хмурится и кусает ногти, ища поддержки в разговоре со спокойной, деловитой сестрой в белой форме.

Вот и палата. Медсестра уходит на поиски багажа. Другая женщина, последние силы которой истощены недавним усилием, оседает на край постели; она едва ли полуприсутствует здесь — лишь своего рода механический мазохизм удерживает ее в вертикальном положении. Ее спутник, сам не зная почему, раздражается при виде этой позы.

— Почему бы тебе не прилечь поудобнее? — спрашивает он, подавляя неприязнь и не повышая голоса.

Она не отвечает, однако что-то — возможно, вид белых облаков, которые, подобно мальчикам-хористам, подобно серафимам, упорядоченной процессией движутся теперь по небу, — заставляет ее взять его за руку.

— Теперь мне станет лучше… Все будет хорошо, правда? — бессвязно говорит она, прося у него заверения, которого он не в силах ей дать.

Он неловко ерзает, насупившись, кусая ногти свободной руки.

— Да… конечно… тебе станет лучше…

Он хочет лишь одного: освободиться, уйти — куда угодно, вырваться из этого положения, столь невыносимого для его легкомысленной натуры. Но тут он вдруг наклоняется и целует ее в щеку. От удивления она выходит из транса, она тронута, благодарна, воодушевлена; на секунду она чувствует себя почти прежней. Даже сейчас, в последний момент, она может все спасти; она сделает шаг, и они вместе выйдут на солнце. Она начинает говорить, подниматься, но он высвобождается и идет к двери.