«Этого не может быть, кто-то меня разыгрывает, — подумала я, когда до меня постепенно дошла суть. — Ведь это не делается так легкомысленно… такое не отправляют по почте? Они должны были прислать хотя бы кого-нибудь, какого-то… курьера?..»

Но затем по стенам пробежала странная вибрация, как от проточной воды, они настороженно сдвинулись, и я отчетливо поняла, что письмо — вовсе не шутка, но вместе с тем обрадовалась, что я одна в холле и мое лицо видят только стены.

Это случилось три дня назад. С тех пор время несется неостановимым потоком. Возможно, сегодня или завтра обрушится последний удар: я знаю, что у меня осталось не больше недели или дней десяти. Как вести себя обреченной? Власти никогда не присылали мне брошюрок с подобной информацией! Иногда я даже чувствую облегчение при мысли, что все позади, что тревожное ожидание окончилось, но порой я совершенно не в силах осознать, что это конец. Смотрю на вязы с набухшими почками, которые распускаются нежно-фиолетовыми цветами, и не могу поверить, что никогда не увижу листья размером больше мышиных ушек. Нет, нет, это просто абсурд — этого не может быть… Роковое голубое уведомление получил кто-то другой, возможно, Дэвид П.: уж он-то знает, как вести себя в подобных обстоятельствах, уж он-то стойко и философски перенесет объявление приговора, который мне не хватает смелости даже обдумать.

Я постоянно ощущаю, как в груди бьется сердце, решительно и энергично разгоняя по жилам кровь. Я где-то прочитала, что если кровь жидкая, она стремится вернуться обратно. Но моя кровь не жидкая, и она не желает течь вспять. Невыносимая апатия крови! Сколько людей, умиравших на эшафоте, должно быть, подверглись этому неописуемому наказанию, не внесенному ни в один уголовный кодекс!

Вчера после полудня я прилегла на кушетку в гостиной. Прошлой ночью я почти не сомкнула глаз и почувствовала, что должна немного отдохнуть, но едва опустила голову на подушки, в ушах прозвенел чей-то голос: «Ты что, собираешься пролежать целый час с закрытыми глазами, которые, возможно, больше никогда ничего не увидят?»

Я вскочила и, словно душевнобольная или человек, одолеваемый фуриями, стала носиться по комнатам, выбежала в сад, в поля и, напрягая зрение, старалась уловить каждую деталь, запомнить образы всех тех вещей, которые так скоро скроются от меня навсегда. Позднее, в полном изнеможении, я зашла в кафе чего-нибудь выпить, но, взяв в руки бокал, ощутила желание отшвырнуть его, дабы не замутнить даже каплей алкоголя четкий образ того, что, возможно, станет последней увиденной мною сценой.