— А если по существу, — начала Полина, — то вы, Игорь Павлович, прекрасно понимаете, что это значит для Мироновой. Мы ведь не только характеристику ей испортим, но и…

— Она ее сама себе испортила! И если мы ее сейчас не накажем…

— …других будет трудно удержать в узде, — закончила за него Полина. — Известный способ закручивания гаек.

— Известный или нет, а я не вижу другого, чтобы навести дисциплину в отряде.

— Нечего было в командиры лезть, раз со зрением плохо, — повторила Полина слова директора.

— Вообще надо что-то делать, — не, глядя на Полину, предложил комиссар. — В отряде такое творится… Надо их остановить.

— Кнутом?

— Кнут, Полина Васильевна, надежный союзник любой демократии. И самое быстродействующее средство, — поддержал командир.

Аня, с тревогой переводившая взгляд с Полины на Игоря Павловича, поспешила вернуть их от политических дискуссий к повестке дня:

— Но Зоя виновата нисколько не меньше! Это она все затеяла, верно, Полина Васильевна?

— Ее вина недоказуема. А вот сестру директор поймал с поличным. Короче, давайте проголосуем. Полина Васильевна, как я понимаю, против исключения Мироновой. Кто за? — Комиссар, по-прежнему не глядя на Полину, медленно поднял руку. — А вы, Анна Ивановна? Воздержались, надо полагать? Итак — большинство за при одном против и одном воздержавшемся, — подвел итоги голосования.

Не успел командир отстукать свой приказ на машинке, как услышал крики и топот ног бегущих в сторону Фроськиного омута.

Бросившуюся в него Нефертити спасли — к счастью, в это время поблизости оказалась тетя Клава, промышлявшая удочкой для "щец из щучки". Таня отделалась сравнительно легко: наглоталась воды, да на теле было несколько кровоподтеков.

Когда Полина влетела в кабинет врача, куда поместили Миронову, Таня лежала лицом к стене, с закрытыми глазами и плотно сжатым ртом. Катя Роднина стерилизовала шприцы, а тетя Клава, сидящая у Таниного изголовья, гладила ее и причитала:

— Ой ты, деточка ты моя горькая, да разве ж так можно? Да что ж ты глазоньки-то свои не пожалела? И рученьки свои красивые не пощадила? Вон кожа-то у тебя какая белая да гладкая, — осторожно проводила жесткой, как терка, ладонью по голому Таниному плечу. — Вон синячищи какие здоровенные!.. Ничего, все пройдет, все уляжется. Я тоже, когда сыночка своего, Петеньку, похоронила… Он у меня шофером работал, позапрошлой зимой на машине разбился. Думала, не смогу жить, глаз никогда не выплачу. А вот живу. Той же задницей на той же табуретке сижу. Ничего…

За дверью столпились студенты, жаждущие прорваться к Мироновой, и Полина вышла их утихомирить: