— Расходитесь, Тане нужен сейчас покой, — уговаривала их.

Отогнав всех от двери, направилась было к себе, но ее догнал Галкин:

— Полина Васильевна… я… тут вот… короче, передайте это Тане, — достал из-под джинсовой куртки целлофановый сверток, неловко сунул его Полине.

— Что это?

— Да так, ерунда. Атласные туфельки — родители по моей просьбе достали. Блажь, конечно, ерунда… Но, может, ей будет приятно, а?

— Конечно. Но вы должны передать ей это сами. Не сейчас, конечно, потом.

Вернув Галкину сверток, отправилась в свою комнату: ее сильно знобило, болела голова.

Едва открыв дверь, услышала приглушенные рыдания.

— Аня, что случилось? — бросилась к кровати, на которой, уткнувшись лицом в подушки, плакала Аня.

Полина обняла ее за вздрагивающие плечи.

— Не надо, Полина Васильевна! Это я, я во всем виновата! Если бы я проголосовала против, Миронова бы…

— Успокойся, Аня, твой голос все равно бы ничего не решил: было бы фифти-фифти. А у командира — право выбора, ты же знаешь. Не из-за тебя же она…

— Из-за всего вместе, — всхлипывала Аня. — Нет, я должна была голосовать против. Должна! Командир… Игорь… он меня просто гипнотизирует.

Вдруг она перестала плакать, села в кровати.

— Я очень плохая, а, Полина Васильевна? Ведь у него семья. Правда, он говорит, что не живет с ними. Уже больше года. Но все равно. Мне ведь от него ничего не надо. Ничего, кроме ребенка.

И вдруг снова разрыдалась:

— Я так хочу ребенка, так хочу! Хочу быть матерью: воспитывать…

— Будешь, Анечка, будешь! Ложись, успокойся. Сейчас я чаю…

Сунула в кружку кипятильник, заварила чай. Налила стакан Ане и сама выпила — вместе с аспирином и тройчаткой, легла в постель.

Аня успокоилась, повернулась к лежащей Полине: