— Никодим! Интересно, как вы жили в Горшовке, когда были пацанами, что сейчас там изменилось?

Довольный разговорами на отвлеченную тему, одноглазый собеседник предался воспоминаниям. Рассказал, что с образованием колхоза любил бывать на конюшне, водить коней на водопой, помогал убирать навоз, запрягал лошадей.

— Конюшня была моим вторым домом, — говорил он.

— Мне тоже нравилась конюшня. Родственные души, можно сказать! Но я больше времени проводил на пасеке, помогал деду. А вы куда подевались из хутора?

— Отца посадили в тюрьму. Мы с матерью уехали в Урюпино.

— Мать жива?

Задержанный коротко кивнул головой: то ли «да», то ли «нет». Это насторожило Вадима. Он сделал пометку: «Проверить».

— Так там и живете?

— По-всякому, — неопределенно ответил Никодим.

Вадим рассказал о пожаре в Горшовке во время вечеринки. Одноглазый заинтересованно слушал.

— А вы не видели его?

— Нет. Я ушел из Горшовки раньше. Вадим, — сказал подследственный, — зачем лишние разговоры и вопросы? Тебе все ясно. Мне тоже. Оформляй дело в нарсуд, и закончим канитель. Хотел уворовать ворованное, не получилось, виновен.

— Вы не участвовали в похищении хлеба?

— Нет конечно. Был в это время в Урюпино.

— В деле есть показания Хлюста, что транспорт ворам в «готовом виде» доставлялся к Солонешному пруду. Кто это делал?

— Представления не имею.

— Каким образом вам стало известно о месте нахождения ворованного хлеба?

— Слухом земля полнится. По-моему, в Горшовке многие об этом знали.

— Например?

— Ну, зачем же мне кого-то называть. Догадался по разговорам.