— Нашли в чем признаться!

— Земляков, как и родственников, не выбирают. Что есть, то и есть. Война нас развела по разные стороны баррикад. Не будь ее, так и жили бы по соседству.

— Вряд ли. Вор он. А как потом его назовем, не знаю. Со временем скажу и об этом.

— Какие планы?

— Проведу очную ставку, а там посмотрим.

— Упрутся, будто не знают друг друга и нигде вместе не были. Надо как-то по-другому.

«По-другому» в голову не приходило.

Шли дни. Штаб СМЕРШ размещался в большом заброшенном доме, некогда принадлежавшем попу. Его достоинством был полуподвал со множеством отсеков под различные продукты, хозяйственные товары. Теперь здесь КПЗ: одиночки, групповые. Полуподвал крепкий, со стенами в два кирпича, с окнами в торцах коридора, пропускающими призрачный свет в помещение. Перекликаться в камерах, как называли отсеки задержанные, запрещалось, не разрешались и громкие разговоры с сокамерниками.

Никодима ввели в отсек с тремя соломенными лежаками. На одном сидел человек с забинтованной ногой. Кривой даже обрадовался соседству. Одиночество в батуринской КПЗ осточертело, теперь можно хотя бы шепотом перекинуться словами. Быстро познакомились.

— Говорят, самострел, — указал новый знакомый на ногу. — Теперь пулю извлекли, будут определять, из какого ствола она вылетела. Но меня это не волнует, она не была в моей винтовке. В этой камере я уже давно.

— Но ты же поранил себя?

— Попробуй из винтовки выстрелить себе в икроножную мышцу снизу вверх!

— Тут я пас, потому что сугубо гражданский.

Вскоре в отсек втолкнули третьего претендента на соломенный лежак — человека в гимнастерке без погон. Тот молча плюхнулся на свое место и вскоре засопел. «Третий», так его назвали сокамерники, встал лишь тогда, когда принесли обед, но от еды отказался.

— Такой бурдой нормальных людей не кормят, — брюзжал он, — пусть сами едят, — отодвинул он от себя алюминиевую миску с борщом.

— За что попал сюда, друг? — спросил старожил.

— Не знаю толком. Плетут несусветное.

Отказался «третий» и от ужина, за что был вызван на беседу к дежурному офицеру. Завтрак помог ему съесть «самострел ьщик», посоветовал от обеда не отказываться — можно накликать на свою голову гнев Кацо, блюстителя порядка в камерах.

— Ты-то, одноглазый, что тут делаешь?

Никодим рассказал о попытке присвоить двенадцать мешков украденного хлеба.