С их крыши хорошо было наблюдать за военными парадами и демонстрациями на Красной площади, до которой рукой подать, и смотреть на расцветающие над Кремлем разноцветные грозди праздничного салюта. Бывало, ребятню на крыше засекала с земли милиция или дворники-татары, и тогда приходилось отрываться от них по винтовой пожарной лестнице.

Сорвав с двери бумагу с печатями, Савелов потянул замок на себя – в замочных петлях осталась висеть только дужка. Теперь и гвоздя не надо, усмехнулся он. Как все в стране: с виду – монолит, а ткнешь пальцем – труха одна…

Чердак освещала тусклая лампочка. При появлении человека, испуганно пискнув, шмыгнула под перекрытие крыса да с шумом взлетели со стропил голуби. Но скоро они успокоились, лишь настороженно следили за человеком круглыми бусинками глаз. На одном из деревянных стропил у выхода на крышу Савелов увидел угловатые, неровные буквы, вырезанные когда-то финкой с красивой наборной ручкой другом его детства Женькой Горлатым, внуком знаменитого комиссара гражданской войны, и имевшие отношение непосредственно к нему, Савелову: «ВАДЬКА + МАРГОША = ЛЮБОВЬ».

С внезапно подступившим к горлу комом провел он по буквам ладонью, будто стирая пыль десятилетий, а услужливая память тут же вырвала из забвения пронизанный весенним солнцем переулок с ветхой церквушкой у перекрестка и плывущую в облаке тополиного пуха длинноногую синеглазую девчонку Риту из соседнего подъезда их строго номенклатурного дома.

Давно эмигрировал в Израиль запойный пьяница и неугомонный хохмач Женька Горлатый. Говорят, излечившись в земле обетованной от алкоголизма, он там отрекся даже от своей знаменитой комиссарской фамилии.

И было так угодно судьбе, что та длинноногая девчонка Рита пронеслась то ли благодатным весенним ливнем, то ли опустошительным смерчем по жизни Савелова, чтобы оставить теперь ему лишь могильный холод отчаяния, неверия в себя и вообще ни во что на свете…

«Глаза-то у тебя волчьи, затравленные», – с горечью вспомнил он слова отца. Вспомнил и усилием воли заставил себя разозлиться: обложили, сволочи, как волка, но попробуйте еще затравить.

Я вам не лох, ребята! Я через такое в Афгане прошел, чего вам в угарных пьяных снах не приснится…

И вот уже скрипят под ногами ржавые ступеньки винтовой лестницы, намертво впившейся в глухой торец дома. И хорошо проглядывается отсюда кусок пустынной в этот ночной час улицы. Порывистый ветер сбивает с деревьев мокрую листву и буквально до костей пронизывает Савелова.

«Я вас всех сделаю, сволочи! – крутится заезженной пластинкой в его мозгу. – Мне никак нельзя в ваши лапы! Я еще кресты, что висят на мне, у бога не отмолил…»