57

57

Их страхи, философствование о войне и бытии остались на берегу. Здесь, у подводных камней, к которым они заплыли, вода казалась еще теплее, чем у берега, островерхие крыши отеля и окрестных строений – шпилями таинственных замков, а солнце светило радостно и безмятежно, очищая человеческие чувства и весь мир от жестокости и нравственной скверны.

Взобравшись на самый большой, но тем не менее скрытый под водой камень, Фройнштаг осмотрелась и по-детски рассмеялась.

– Посмотрите! – крикнула так, словно Скорцени находился вдали от нее. – Не кажется ли вам, что я похожа на пророка Моисея, который ведет свое племя «по морю аки по суху»?!

– Перед всеми, кто смотрит на вас с берега, вы еще и предстаете в образе Девы Марии.

– О нет, я слишком грешна для Нее – плеснула водой в лицо Отто, стараясь не допустить, чтобы он взобрался на ее невидимый миру подводный остров.

– Но кто здесь знает об этом, кроме меня?

Они целовались, стоя посреди моря, и солнце нежно опаляло их плечи, легкий морской бриз охлаждал их лица, а шелковистая волна обещала хранить тайну их военно-морской любви.

Губы Лилии казались сладковато-солеными; ее грудь бесстыже, вызывающе топорщилась сосками и взывала к обладанию; ее глаза излучали таинственный пламень, который еще нужно было кому-то освободить из плена желаний и предать костру страстей.

– Ты считаешь, что это возможно? – тихо прошептала Лилия, поняв, что «освобождение» уже началось: сильные, властные руки Отто принялись уверенно оголять ее скрытое под синевой моря тело. – Ты находишь, что все это в принципе возможно? – не сопротивлялась, а скорее сомневалась она в том, что было задумано Скорцени в порыве безудержной страсти.

Нижняя часть ее купальника вначале застряла где-то на бедрах, потом оплела лодыжки, чтобы затем навсегда кануть в море. Однако Фройнштаг не обратила на эту потерю никакого внимания. Как и на то, что Скорцени с той же непосредственностью принялся оголять верхнюю часть ее тела. И лишь когда Лилия предстала перед Нептуном в изысканном костюме Евы, впился губами ей в грудь и овладел неожиданно быстро, резко, с какой-то звериной ненасытностью.

Он терзал и терзал ее, впиваясь руками то в упругие бедра, то в плечи, словно стремясь переломить стан, и все это время Лилия пребывала в каком-то неописуемом трансе, явственно ощущая, что никогда в своей жизни не познавала ничего подобного, и чувствуя себя так, будто впадает в этот грех впервые и навсегда.

Когда все это кончилось и наступило покаянное просветление, Лилия еще несколько минут обессиленно покоилась на груди Скорцени, обхватив его шершавую буйволиную шею слабеющими руками и уткнувшись лицом в покрытый потом и морской пеной подбородок.