— А ты ему говорила?

— Нет конечно, когда говорить! Да и сомневалась я. Теперь-то наверняка знаю. Ладно, Лиза, не будем пока об этом. Давай мужчин высвободим, да в Чечню съездим, к Хеде. Надо найти девочку, привезти сюда. Она мне дочкой стала, как же! Ванечка ей жизнь спасал, сестра она ему… А рожу если сына, снова Ваней назову, пусть Морозовым да Тягуновым не будет перевода на русской земле. А, Лиза? Как думаешь?

Татьяна с Изольдой обнялись и дружно заплакали чистыми, облегчающими душу слезами, в которых так много было намешано: боль утрат и горечь унижения, сознание женского бессилия и надежды на лучшие времена, тоска одиночества и неистребимая потребность опереться в беде на твердое мужское плечо. Ведь так много можно сделать вдвоем — Мужчине и Женщине! Только бы вот найти друг друга, только бы знать, что они, Двое, созданы друг для друга. И тогда бы удвоились силы, легче бы стало бороться, преодолевать барьеры, которые поставила всем нам новая, безжалостная, паскудная жизнь!

Восторжествуй, Любовь! Мужчины к Женщине и Женщины к Мужчине. И всех Людей во взаимоотношениях друг к другу. И победи Зло! Ведь хорошие люди, если объединятся, должны в конце концов победить плохих. Как иначе?

Проснись, Добро!

…И вот, наконец, распахнулись синие металлические двери домика КПП, и озябшие Татьяна, Ольга и Людмила вошли в тесное длинное помещение с несколькими телефонными кабинками, с окнами в них из толстого, звуконепроницаемого плексигласа. По ту сторону органического стекла — такие же телефоны, обшарпанные казенные табуреты, серые стены, контролеры-надзиратели, прохаживающиеся туда-сюда, внешне равнодушные к тому, что говорят больные-подследственные и их родственники. Им, подследственным, разрешается говорить долго, три часа. Много, конечно, можно сказать за это время, если, разумеется, есть что сказать. Но Татьяна беспокоилась, что и этих часов не хватит — так много было припасено в душе и сердце для Славы, Вячеслава Егоровича, родного теперь и единственного человека, которого она, конечно же, должна вызволить из этой жуткой тюремной больницы, окутанной колючей проволокой, увезти домой, согреть его лаской и вниманием, лечить и беречь. Вчерашние разговоры с Изольдой и новые, сегодняшние уже, слезы — удивительно! — как бы очистили ее изнутри, прибавили свежих сил. Татьяна поняла вдруг, что может и должна теперь жить другой, более осмысленной и организованной жизнью, в которой не может быть места унынию и безропотной, рабской покорности. Она отчетливо, холодным и спокойным умом поняла, что к поставленной цели нужно идти другим путем. Она, как и вся ее любимая и единственная Родина, Россия, переживала сейчас Время растерянности и наивысшего, снова испытывающего ее на прочность напряжения — тот самый Час Пик, в котором сгорели уже жизни тысяч ни в чем не повинных людей, в том числе ее мужа и сына. Но она жива, и она обязана выстоять. И победить! И Татьяна знала теперь, что не дрогнет, не простит обид и унижения, лишь вынужденно отодвинет Час Расплаты. Он — Законный, Справедливый, Неотвратимый — придет!!!