Я ехал, подпрыгивая на изношенном сиденье, смотрел на проносящуюся мимо гражданскую жизнь и тихо радовался неожиданно свалившейся на меня передышке от порядком надоевшей казарменной рутины.

— Прибыли. Пожевать чего нету?

Я снова замотал головой.

В коридоре, где располагалась комиссия, гул стоял как в бане в воскресный день. Молодые ребята-«стригунки» одинаковые, как только что выпавшие из-под пресса медные пятаки, бродили, бестолково тычась в двери кабинетов, одевались, раздевались, отвечали «Я!», когда выкрикивали их фамилии, обменивались впечатлениями, курили украдкой в туалете. И так же, как все, бродил, раздевался, одевался, заглядывал в двери, робея перед суровой настойчивостью отборочной комиссии, я.

— Сядьте. Встаньте. Наклонитесь, — требовали врачи.

— Скажите: «Свисток свистел шепотом».

— Татуировки, родинки, шрамы есть?

— Повернитесь. Еще. Поднимите руки. Опустите. Все чисто.

— Высоты, темноты, замкнутого пространства боитесь?

— Какого пространства?

— Под диваном в детстве не боялся сидеть? А в погребе?

— У нас не было погреба.

— Ладно, иди.

— Во сне разговариваете, храпите?

— Я не знаю, я во сне сплю…

Все происходящее напоминало мобилизационную комиссию. Но бросалась в глаза какая-то однотипность всех призывников — средний рост, средняя комплекция, даже внешность какая-то усредненная. Все отслужили в частях не больше полугода, все без предупреждения были сняты с мест, никому ничего не объяснили.

— Куда нас отбирают? — бесконечно гадали мы, — в подводники, что ли?

— Ага. В подводные танкисты, — подмигивали шутники.

— Как это?

— А так. В танки позапирают и в море побросают. Плавай.