В лондонском страховом объединении Ллойда — известной фирме судовых страховщиков — пропавший «Гладиатор» занесли в строку журнала между утонувшим американским паровым буксиром и выброшенным на берег норвежским рыболовным траулером.

Прошло почти три года, прежде чем тайна исчезновения клипера вышла наружу.

Трудно поверить, но, после того как грозный тайфун умчался дальше на запад, «Гладиатор» удержался на плаву. Да, порушенный парусник выжил, однако сквозь трещины в обшивке вода с пугающей быстротой стала заполнять корпус судна. Уже на следующий день в трюм набралось шесть футов воды, а откачивающие насосы не справлялись со стихией.

Всегда твердый как кремень, Задира Скагс и на этот раз не ведал устали. Команда была уверена, что он одним лишь своим упорством не даст паруснику затонуть. Он поставил к насосам тех осужденных, которые не сильно поранились во время жуткой непрерывной болтанки, а матросам велел заняться заделкой щелей и пробоин в обшивке.

Остаток дня и ночь прошли в попытках облегчить судно: за борт выбрасывали груз, инструмент и утварь, без которых можно было обойтись. Ничего не помогало. Времени потратили много, а добились самой малости. К следующему утру вода поднялась еще на три фута.

К середине следующего дня изможденный Скагс смирился с поражением. Ни он, ни кто другой никакими усилиями не мог бы удержать «Гладиатора» от гибели. Шлюпок не было. Оставался всего один — отчаянно-рискованный — способ спасти присутствующих на борту. Капитан приказал лейтенанту Шеппарду вывести заключенных из трюма и построить на палубе под бдительным надзором вооруженных солдат. Только преступники, работавшие на насосах, да члены экипажа, заделывавшие пробоины, остались на своих местах.

Задире Скагсу не нужен был ни кнут, ни пистолет, чтобы показать, кто на судне хозяин. Широкоплечий, мускулистый, он походил на каменотеса. Под два метра ростом, у него были оливково-серые глаза, черные как смоль волосы, кожа, выдубленная морем и солнцем. Великолепную бороду, обрамлявшую лицо, капитан в особых случаях заплетал в косичку. Говорил он низким рокочущим голосом, что лишь подчеркивало его мужественность. Было Скагсу тридцать девять лет — самый расцвет жизни.

Задира оглядел неподвижный строй осужденных. Они были в ссадинах, синяках и повязках, пропитанных кровью. На лицах прочитывался страх. Никогда прежде не доводилось ему видеть столь жалкое сборище мужчин и женщин. Все они были низкорослые, неказистые, худющие и мертвенно-бледные. Бесстыдные, глухие к слову Божьему, эти отбросы британского общества не ждали возвращения на родную землю и не надеялись прожить остаток дней достойно.