Она пересекла черту, решив, что лучше участвовать, быть рядом и знать. Но страх не ослабел, нет, только усилился – каждый раз, когда они шли на риск и добивались успеха, она знала, что они снова пойдут на риск.

– Ты не понимаешь? У меня больше нет друзей. Я ни с кем не общаюсь.

– И что, виноват я?

– Я никого не могу сюда пригласить. Не могу… черт, даже моего родного сына.

Он не понимал страха, не носил его в себе, как все остальные. Лео никогда не боялся. Или никогда не позволял себе бояться. Как в тот единственный раз, когда она потеряла Себастиана из виду посреди площади Сергельсторг, самой большой в Стокгольме. Только что сынишка был рядом – и вдруг пропал. Исчез буквально в мгновение ока. Вот так быстро теряешь контроль над временем и пространством. Она дрожала, металась вокруг, кричала, представляя себе, как Себастиан, один-одинешенек, выходит на проезжую часть или какой-то незнакомец держит его за руку и уводит прочь – картина, означавшая, что она никогда больше не увидит сына.

– Я все ради тебя делаю, Лео! Все время! Каждый день! Даже то, чего не хочу. Но делаю, ради тебя!

Лео реагировал иначе. В тот раз он остановил ее посредине толпы и сказал: ты иди в ту сторону, а я пойду в другую, через пять минут встретимся здесь и опять разделимся. Он преобразовал страх в действие – немедля взялся за поиски, не позволил страху захватывать время и пространство, как было с ней. И так он поступал всегда. Потому-то, наверно, и не видел необходимости ужинать с соседями; для него обычная жизнь была всего лишь фасадом. Он видел пользу будничной жизни, но не необходимость, поскольку просто решил, что для нее нет места, точно так же как решил, что нет места для страха.

– Я никогда и ни к чему тебя не принуждал.

– Я хочу, чтобы ты согласился, ради меня!

– Если не хочешь что-то делать, Аннели, так мне и скажи. Не подходит тебе – не делай. Вот как я не соглашусь.

– Ты спрашивал меня, хочу ли я жить в этом доме? Да я его ненавижу! Уродливый каменный домишко и этот поганый гараж, где вы целыми днями тренируетесь в грабежах и…

Аннели плакала редко. Но сейчас расплакалась. Злость обернулась слезами.

– Ты тогда уже решил жить здесь, потому что тебе так удобно, тебе, а не нам! Пещера в гостевой комнате, провонявшая ружейным маслом, и эта поганая кухня, где у тебя куда больше совещаний, чем у нас ужинов! Единственное светлое пятно в этом доме, в этом поганом доме, – забор, потому что за ним живет нормальная семья, приглашающая нас на ужин, потому что хочет познакомиться со мной. С нами! Неужели не понимаешь?