– Если ты этого не сделаешь, Феликс, не сделаешь
Он поворачивается к пассажирскому сиденью.
– Верно, Лео?
Лео не двигается, не отвечает.
–
Неуступчивые глаза. Не отпускают. И Лео в конце концов кивает.
Десять, одиннадцать, двенадцать глотков – папа открывает дверцу, выходит из машины.
На нем рабочая рубашка и рабочие штаны, финский нож с красной рукояткой торчит из одного кармана, складной метр – из другого. Коричневые башмаки оскальзываются, когда он ковыляет через дорогу, жестом приказывает сыновьям идти следом, не отставать, потом шагает через канаву в сад, мимо высокой, пышной вишни, на которую Лео любил залезать, потом между двумя безлистными рядами малиновых кустов.
– Я останусь здесь.
Папа хватается за хрупкие ветки малины, и они ломаются каждый раз, когда он норовит упасть.
– Ступайте.
Винсент сжимает руку Лео. Феликс идет слегка сутулясь.
– Лео! Феликс! Винсент! Вперед. И делайте, как договорено.
Белый домик. Пять ступенек на крыльцо, к деревянной двери с окошечком из волнистого матового стекла, а прямо под ним, впритык к рамке, тонкая металлическая пластинка, прямо как золотая, ее прикрутил дедушка, и на ней написано “АКСЕЛЬССОН” – раньше так звали маму. Звонок приятнее, чем в других местах, две ноты, не как у них дома и не как в школе, где звон буравит уши.
Дверь никто не открывает. Винсент так и держится за руку Лео.
Они сбегают по ступенькам, а папа отрывает руки от малины и делает знак: вернитесь, позвоните еще раз.