Вода, как ни странно, потекла из крана тонкой струйкой. Теплая и мутная. Но это ничуть не смутило шефа гестапо — война.

Пока он споласкивал лицо, в кабинет вошел Карл Мейзингер.

Мюллер скептически оглядел его из-под мокрой руки.

— Насколько я понял по твоему виду, корректора ты не нашел.

— Так точно, группенфюрер. Его нигде нет. Последний раз полицейский наряд видел человека, похожего на него, выходящим из станции метро «Ноллендорфплац». Но мы обшарили все дома вокруг этой чертовой станции — пусто. Вдобавок в том районе сегодня ночью был бой между танкистами, вызванными заговорщиками, и ребятами Скорцени.

— Слышал. — Мюллер прополоскал рот. — Куда мы катимся? Только гражданской войны нам еще не хватало. Трупы осматривали?

— Конечно. Я оставил солдат, чтобы еще раз проверили все кварталы, но сомневаюсь в успехе. На месте корректора я бы воспользовался заварушкой и дал дёру из Берлина.

— Какой шустрый. — Обсушившись полотенцем, Мюллер выглянул за дверь: — Гюнтер, приготовьте две чашки кофе.

Мейзингер сделал вид, будто что-то ищет в карманах: он терпеть не мог, когда шеф заставлял адъютанта выполнять «бабскую» работу. Раньше у Генриха в приемной сидела секретарша, смазливая блондинка. Но Мюллер решил, что для военного времени в качестве помощника лучше подходит адъютант с военной выправкой. А жаль, девка была что надо…

Мюллер посмотрелся в зеркало. Конечно, вид далеко не цветущий, однако время сейчас не то, чтобы приводить себя в порядок.

— И каким образом, Карл, ты бы покинул Берлин?

— Машина. Поезд. Пешим ходом.

— Ну да, конечно. Транспорт проверяется, на дорогах усиленные патрули, арестовывают всех, кто вызывает даже малейшее подозрение. Самолета у тебя нет. И шапки-невидимки тоже.

— Он мог исчезнуть из города вчера вечером. Когда начался бой.

— Не мог. — Мюллер потрогал маленькую бородавку на правой щеке. — Не мог он вчера покинуть город. Потому что не знал, жив фюрер или нет. В сообщении шла речь о ранении. И только. А потому он должен был остаться в городе до возвращения фюрера. Иначе его действия расценили бы как измену родине. Вот так вот, мой дорогой друг.

— А при чем здесь покушение на фюрера? Он что, и в нем участвовал?!

— Можно сказать и так.

Мейзингер на мгновение замер. Потом медленно произнес:

— Подожди, Генрих… Но ведь тогда из твоих слов следует, что фюрер… умер?

«Идиот. — На лице Мюллера ничего не отразилось. — Какой же я идиот! Он прочувствовал мою интонацию».