– Ты чего это?!- остолбенел Масальский.

Рыжий выпрыгнул из салона, отряхнул штанину и чуть ли не плачущим голосом пожаловался:

– Наблевал все-таки, скотина!

* * *

– Ты меня слышишь?!

Серега слышал. К сожалению.

Слышал, но, откровенно говоря, переваривал воспринятое органами слуха с трудом. Вообще не переваривал. Его тянуло…вывалить услышанное обратно. Вместе с остатками былой хандры.

Сдерживало только одно – Величев опасался, что Туманова до глубины души оскорбит подобный моветон, и он прикажет проветрить ему мозги.

Свинцом.

А в Серегиных мозгах и без столь радикального проветривания царил полный хаос. И это не считая болевых ощущений. Болело же у Велика буквально все. Каждая клеточка. Без преувеличения – до корней волос. Кости ломило, спину кололо, желудок выписывал азартные кренделя и норовил познакомиться то с кишками, то с наружной обстановкой. А голова…нет, о голове лучше не упоминать… Даже зад, о наличии в котором нервных окончаний, Величев и не ведал, ныл. Словно по пятой точке эскадрон кавалеристов проскакал. Хорошо хоть ныл не в тех местах, что…симпатичны лицам нетрадиционной ориентации, иначе впору заподозрить…страшное. Отморозки ведь кругом, куда не плюнь – подонки без стыда и совести; пока он валялся в беспамятстве, что угодно могли сотворить. Вплоть до глумления.

До такого не дошло. Кажется…

Впрочем, легче от этого становилось лишь на йоту. Серега и раньше, случалось, упивался до полного сумления, но чтобы ощущать себя в результате некоторого прояснения сознания столь хреново… простите, не было. Наверное, его пропустили через мясорубку, а фарш закатали в консервную банку. Величев смутно подозревал, что причина чудовищных ощущений- хотелось придумать более красочный эпитет, но мозги на гора выдавали в основном нечто примитивно-нецензурное – крылась в экстренном выведении из состояния, приближенного к нирване. Даже не выведения, а вытаскивании. За шкирку. Подробностей данной процедуры в памяти не сохранилось, но Велик припоминал, что по морде лупцевали, ледяной водой окатывали и какими-то таблетками кормили.

Садисты. А Масальский, вообще…

Полностью протрезвить Серегу добровольные борцы с зеленым змием не сумели, но добились того, что он очнулся и стал более-менее адекватно воспринимать свое место в подлунном мире. Настолько адекватно, что пожалел о прояснении сознания и поневоле позавидовал самому себе сколько-там-часовой давности. И он еще предавался хандре и печали, заливал коньяком горечь от безысходности. Наивный! Он еще не знал, что такое настоящая безысходность. Вот сейчас, когда его выворачивает от боли, а рухнуть пустым пыльным мешком на пол ему мешают вцепившиеся в руки "папины" церберы, которые только и ждут приказа, чтобы начать рвать исстрадавшееся Серегино тело на куски, он понял, что это – безысходность. И с чем ее едят.С кровью.