И хотя Феррари сторонился какого-либо участия в политике и, более того, даже отказывался ездить в Рим — город, к которому он относился с презрением — он все-таки был крупной публичной фигурой и человеком, обладавшим значительным влиянием в пределах Модены. Теперь, когда семья Орси перестала играть значимую роль в делах Maserati, которая теперь объединила силы с Citroen, Энцо Феррари стал автомобильным королем в городе. Если у него и был конкурент за титул главного импресарио Модены, то им, вероятнее всего, был Джорджо Фини. Семья Фини превратила свою крошечную сосисочную в громадный продовольственный бизнес, который включал в себя сеть придорожных ресторанов и предприятия по производству пищевых продуктов, а заодно овладела самым престижным рестораном Модены и старым отелем «Real» (переименованным в «Real-Fini»), находившемся через дорогу от дома Феррари. Имя другого моденца тоже постепенно ширило свое влияние, выходя за периметр древнего города — имя ослепительно талантливого самородка, чье присутствие на оперной сцене приковывало всеобщие взгляды и вскоре гарантировало ему мировую славу и обожание миллионов. Звали его Лучано Паваротти.

Энцо Феррари поддерживал сердечные отношения с обоими мужчинами, пока каждый из них рос в своем статусе и обретал славу, способную посоперничать с его собственной. И он, и Джорджо Фини назывались Рыцарями индустрии, этой чести удостаиваются коммерчески успешные итальянцы, и Феррари даже имел склонность общаться с более молодым Фини — в молодости обслуживавшим «Коммендаторе» в семейном ресторане — на равных. Когда Дотторе Фини восстанавливался после серьезной операции на сердце в хьюстонском госпитале в штате Техас, он получил телеграмму от Феррари, в которой было всего одно слово: «Forza!» («Борись!»)

Рост известности Феррари не способствовал его отказу от давних привычек и устоявшегося графика, хотя теперь ему и Пепино приходилось ездить на работу окольными маршрутами, дабы избежать небольших толп обожавших фанатов, поджидавших у главных ворот завода. Ел он только в приватной комнате в задней части «Cavallino» или в подобных ей уединенных местах в своих любимых городских прибежищах, вроде заведений «Fini», «Oreste» или «Bianca», где он часто обедал с коллегами не из мира автогонок, такими как Бенци или Джакомо Коги, который был блестящим талантом, несмотря на свою инвалидность — этот человек управлял финансовыми делами Энцо и решал юридические вопросы его компании. Женщины оставались обязательной составляющей его жизни, и речь не только о Лауре и Лине, требовавших немедленного внимания к себе. Фиамма Брески к тому времени уже выпала из жизни Энцо. Но противоположный пол по-прежнему был предметом его одержимости, и с годами они становились куда более частой темой частных бесед Феррари, чем автомобили. Но и то и другое было скорее атрибутами успеха, нежели собственно успехом. А если все было иначе, то почему он относился и к женщинам, и к машинам с таким презрением? Конечно, он был потрясающим любовником, но любовь и привязанность Энцо к женщинам были в лучшем случае очень поверхностными. Его отношения с машинами, которые обожавшая его публика представляла не иначе как глубокой и очень прочной страстью, вызывали такие же подозрения. Они были лишь средствами на пути к цели, инструментами личного возвеличивания и укрепления, вероятно, очень хилого эго, скрывавшегося за всем этим позерством, громкими угрозами и хвастовством. Один из его ближайших соратников как-то сказал: «Для Энцо Феррари по-настоящему значимыми были три вещи. Известность, имущество и престиж. Все остальное было ширмой».