Они проскочили пару улиц, едва не сбив нескольких прохожих и одного городового. Тот было засвистел, но Гоглидзе показал ему кулак и крикнул:

– Срочное дело от полицмейстера!

И городовой счел за благо не лезть под колеса бешеной пролетки. Раз так орут, значит, имеют право.

А на следующей улице их самих остановили разбойничьим свистом. Гоглидзе и Браун одновременно обернулись и увидели… довольную и пьяную физиономию Скорина.

– Господин директор! О! Господин Браун! Вы куда так летите? Неужто бабы от вас удирают?

Сам Скорин был на бричке, на козлах сидел здоровенный ражий парень с бледными веснушками на красном лице. Он злорадно оскалил лошадиные зубы и насмешливо посмотрел на знакомцев Скорина.

– Беда, Григорий, – выдохнул Гоглидзе. – Наши к японцам в плен угодили.

Скорин изумленно посмотрел на ротмистра.

– Что значит в плен? Никак война новая? И кто – наши?

– Продюсер Щепкин и оператор Белкин.

С лица Скорина сползла усмешка, хмель разом выветрился. Он совсем по-другому посмотрел на ротмистра, вдруг прищурил глаз.

– Вот оно как вышло… А что же вы?

– Едем выручать.

Скорин смерил ротмистра оценивающим взглядом и задумался.

Там, у Тимофея Костыля, он здорово загулял. Праздновал новую жизнь и чудесное спасение, поминал родителя и брата. Под это дело выпил почти бутылку водки и едва не сполз под стол.

Костыль уложил его в кровать, велел Анютке покликать подружку Зинку – такую же молоденькую уличную, но чистую, работавшую только с господами – и сунул ее под бок Григорию.

– Стереги, милуй, чтобы был доволен, – погрозил он Зинке пальцем и вышел из спальни.

Так Григорий провел целый день. Зинка приказ исполнила в точности, ублажала Скорина, кормила, поила, а под вечер отвела в баньку, где вместе с Анюткой пропарила хорошенько.