— Это ты, что ли, Парэм? — сказал он.

— Да, сэр. Это я, Билли.

Билли поднялся по ступенькам и, сняв шляпу, поздоровался со стариком за руку. Глаза старика выцвели, стали совсем бледно-бледно-голубенькими. Он долго тряс руку Билли.

— Благослови тебя Господь, — сказал он. — Я тысячу раз вспоминал тебя. Сидел тут и думал: ну когда же я тебя увижу?

Билли подвинул ближе к старику одно из старых кресел с плетеными сиденьями, сел в него, положил шляпу на колено и, окинув взглядом пастбища и окружающие их горы, устремил взгляд на старика.

— Ну, ты, наверное, насчет Миллера-то знаешь уже, — сказал старик.

— Нет, сэр. До меня новости не очень-то доходили.

— Убили его. На атолле Кваджалейн.^{94}

— Мне ужасно жаль это слышать.

— Да, мы очень тяжело это пережили. Очень тяжело.

Посидели. Из прерии налетал ветер. Свисавший с крыши в углу веранды горшок с декоративным папоротником тихо качался над перилами, а его тень неторопливо чертила на досках пола сложные и непредсказуемые кривые.

— А с вами как — все нормально? — сказал Билли.

— Да со мной-то все в порядке. Осенью операция была, удалили катаракту, но ничего, справляюсь. Вот Леона только меня бросила, замуж вышла. Но теперь ее мужа услали за моря, а она так и сидит в Росуэлле^{95} — и чего сидит? Работу там нашла. Я пытался ее уговаривать, но ты ж понимаешь…

— Да, сэр.

— По совести сказать, мне бы уже и вообще пора на погост.

— Да ладно! Живите вечно.

— Вот этого мне желать не надо.

Он откинулся в кресле и закрыл Библию окончательно.

— Дождь собирается, — сказал он.

— Да, сэр.