Н. К. Вержбицкий вспоминал: «Раз я застал его в подавленном состоянии. Он никак не мог простить себе плохой перенос в строках:
— “Лебеда”, — говорил он, — должна была войти в первую строку, обязательно! Но я поленился...
Мне пришло в голову такое построение:
Есенин подумал, потом сказал:
— Тоже не годится, слишком большое значение придается “лебеде”. Ведь главное во фразе — “бродить”. Второстепенное — “бродя, мять лебеду”. И потом уже объяснение — зачем я это делаю: “искал след”... В общем, надо совсем переделать всю строфу» (Восп., 2, 231). Пробовал ли Есенин править стихотворение в 1924–25 гг. — неизвестно. Соответствующие тексты не обнаружены. Само намерение и разговор с Н. К. Вержбицким могли быть связаны с предположением о выпуске сборника в крестьянском отделе Госиздата (см. прим. к «Нощь и поле, и крик петухов...»).
...
«О красном вечере задумалась дорога...»
«О красном вечере задумалась дорога...»
Ск-1, с. 117; Г18; Г20; Рус. (корр. отт. Тел.); И22; Грж.; Ст. ск.; ОРиР; Б. сит.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф — РНБ (ф. И. И. Ясинского), без даты. В Гн — вырезка из Ск-1 без авторских помет. В наб. экз. — без даты. В одном из проектов переработки Тел. было отнесено к 1916 г. (см. выше). В соответствии с этим и временем передачи текста в ред. Бирж. вед. и Ск. датируется 1916 г.
Это стихотворение, вместе с четырьмя другими, Есенин в середине октября 1916 г. передал И. И. Ясинскому для публикации в Бирж. вед., а 30 ноября 1916 г. обратился к другому сотруднику редакции, А. Л. Волынскому, с просьбой «задержать» два из них («О товарищах веселых...» и «О красном вечере задумалась дорога...») (см. прим. к стихотворению «Осень»).
В рецензии на Г18 Д. Н. Семеновский писал: «За последние годы в русской поэзии появилась целая школа так называемых “поэтов-народников”, ничего общего с народом, однако, не имеющих. Их творчество от подлинно народного творчества отличается так же резко, как опереточный мужичок в шелковой рубахе и плисовых шароварах отличается от настоящего мужика в рваной сермяге и с изуродованными работой руками. Их стихи — утрированный лубок, пряник в сусальном золоте». К числу таких поэтов рецензент относил Есенина. В качестве примера неудачных стихов он цитировал данное стихотворение, выделяя, в частности, выражение «мякиш тишины» (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1918, 20 июля, № 110). Иначе оценил этот сборник рецензент журнала «Сирена»: «Среди поэтов, вылезших из самой гущи деревенской Руси, Сергей Есенин занимает одно из первых мест. И по праву: ибо крепкой пуповиной связан он с чадородной, земляной — то равнинной, то озерной, то перелесной — матерью. Связь эта настолько прочна, что порой не знаешь, где поэт сам-то: он растворился в запахах трущоб и пашни, сгинул за облаком-выменем неба, пропал, нет его, а есть только живая, явственно бьющаяся под пальцами, сияющая радостью в очи, густо дышущая травами, пот`ом туманом, солнцем и всем тем, чем можно дышать, природа, душа которой питается апокрифической религиозностью, мистикой, превращенной в реальность. Таков Сергей Есенин, этот мужик от корявой сохи, над головой которого лежит пасхальный нимб». И затем, показывая, как отразились в сборнике различные облики Руси («полевой», «животной», «Руси — большой дороги» и т. д.), рецензент цитировал данное стихотворение (журн. «Сирена», Воронеж, 1918, № 1, с. 67–69; подпись Н. — скорее всего, В. И. Нарбут). «Силу и смелость» образов Есенина, в том числе заключенных в данном стихотворении (в частности, и строки с упоминавшимся «мякишем тишины») подчеркивал Р. В. Иванов-Разумник, сопоставляя творчество поэтов деревни (Н. А. Клюева, Есенина) и поэтов города (прежде всего, В. В. Маяковского) (сб. «Искусство старое и новое», Пб., 1921, с. 71). Позже критически оценил строфу, где использован этот образ, Р. Б. Гуль: «Порой от переобремененности образом строфа мякнет, теряет металл, не звучит», — писал он (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1923, № 2, февраль, с. 14).