Выйти из этого порочного круга можно, как мне кажется, единственным способом. Поэзия имеет право на статус искусства, только если признать, что ее практическая цель отличается от практической цели прозы и слова в целом, а художественные средства, размер и рифма, имеют несловесную природу и обусловлены иной практической целью. Что до практической цели поэзии, сейчас ее можно сформулировать лишь предварительно: создать словесно-музыкальный образ. Соответственно, природа размера и ритма видится мне музыкальной. Чтобы объяснить, почему размер и рифма суть музыкальные явления, сделаю небольшое отступление.

Я уже упоминал ранее, что художественными средствами музыки я считаю мелодию, аккорды (в смысле музыкальных функций) и ритм. Я считаю эти три качества неотъемлемыми для музыки. Представим, что будет, если в известной композиции случайно поменять каждую ноту по высоте и длительности — музыка умрет. Представим, что будет, если мелодии будут писаться не по законам аккордов — тогда, даже при наличии мелодии и ритма, исчезнут благозвучие и развитие, а говоря проще — красота. Прочие базовые музыкальные параметры, тембр, динамику и даже темп, я бы все же назвал музыкальными приемами, так как их регулирование (в разумных пределах) не убивает музыку, а лишь меняет ее.

А теперь о главном. Два художественных средства музыки (из трех) пришли в поэзию: ритм и аккорды. Размер в стихах, я считаю, — это ритм, пришедший из музыки и видоизменившийся под возможности и нужды поэзии, рифма, в свою очередь, — это аккорды, также проделавшие немалый путь. А третье художественное средство музыки, мелодия, не нашло своего отражения в поэзии, только в песне, поэтому я и говорю, что песенное искусство ближе к музыкальному в сравнении со стихами.

5. Музыкальная природа стихотворного размера

Ранее мною было высказана мысль, что стихотворный размер — это явление, которое поэзия позаимствовала из арсенала музыки, а не словесного искусства. Постараюсь максимально доступно обрисовать эту идею.

Мне видится связь поэтического размера и музыкального ритма. Эта связь представляется мне генетической. Известно, что в древности стихи читались под аккомпанемент, вспомним Гомера, который вероятно говорил нараспев под звуки лиры. Чтобы говорить или петь под аккомпанемент, речь должна синхронизироваться с ритмом, задаваемым музыкой, а значит, речь сама должна становиться ритмизованной. Естественно предположить, что в незапамятные, догомеровские времена ритмизованность речи достигалась путем регулирования скорости произношения, использования пауз. Вероятно, постепенно поэты поняли, что наиболее удобно синхронизировать речь и аккомпанемент, наделяя речь собственным ритмом, то есть, стихотворным размером. Для этого слова слегка менялись местами, иногда слегка менялись, и в итоге речь становилась плавной и благозвучной, и ее было удобно исполнять под звуки струнного инструмента. Ритмизация речи обладала и другим положительным эффектом — такую речь было проще запоминать и передавать «из уст в уста» в неизменном виде.