Все это, без сомнения, не ново, все это есть древняя еврейская идея «руах», идея духа, или платоническая идея музы, или того, что наша менее красивая мифология называет подсознательным или подсознанием. Итак, мы начинали с поисков новых метафор, и, конечно, мы их находили. Есть китайская фраза, также метафора, в которой Вселенная названа «Десять Тысяч Существ»^{560}. Разумеется, здесь имеются в виду десять тысяч архетипов — ведь ясно, что в мире, например, больше десяти тысяч муравьев или десяти тысяч человек. Тогда мы думали, что эта мысль свойственна всем молодым, но я, пользуясь моим небольшим авторитетом, хотел бы вас предостеречь против этого — ведь если во Вселенной существуют по крайней мере десять тысяч существ, почему метафора ограничивается соединением лишь некоторых из них? Почему вода сочетается с временем, звезды с глазами, жизнь со сном, смерть с актом засыпания, с забытьем во сне, цветы с женщинами и женщины с цветами? Разве нет других родственных сочетаний? Я пришел к мысли, что, возможно, и нет, но что главное здесь в том, как выражено это сродство. Есть в греческой антологии приписываемая Платону эпиграмма^{561}, в которой он, обращаясь к любимой, говорит: «Я хотел бы быть ночью, чтобы смотреть на тебя тысячами очей», он говорит это с любовным пылом. И есть стих Честертона, где он говорит: «Туча, более огромная, чем мир, чудовище, сотканное из очей, — ночь». Здесь та же метафора: звезды и очи, очи и звезды, но впечатление совершенно другое. В первой перед нами влюбленный, желающий видеть любимую со всех сторон сразу, желающий осуществить это невозможное чудо; во второй — идея ночи, но не той ночи в издревле столь привычном для человека облике, облике своеобразного чудовища, полного очей, как мы читаем в Апокалипсисе, нет, перед нами чудовище, состоящее из очей. Это уже отдает кошмаром. Тем не менее метафора точно та же, хотя служит различным целям. Примеры можно умножить. Мы можем сказать: «Наши жизни — это реки, и вбирает их всецело море-смерть…»[206] Время, вода. Выражено идеально. Но также, когда Гераклит сказал: «В одну реку нельзя войти дважды», мы сперва думаем: ну ясно, река течет, капли воды меняются; а потом с оттенком страха думаем, что ведь и мы тоже река, мы не менее река, чем река, мы тоже течем к смерти. Образ тот же, впечатление различное, то есть Манрике думал о смерти, ведущей к Богу, неотвратимо ведущей к Богу, к вечной каре или награде, тогда как Гераклит, несомненно, чувствовал, что мы столь же текучи, изменчивы, как река. И здесь я хотел бы остановиться на оправданности выбранного образа — образа реки. Ведь если бы Гераклит сказал: «Одну дверь нельзя закрыть дважды», он бы ничего не сказал, так как дверь есть нечто устойчивое, постоянное, река же, напротив, приводит на ум нечто подвижное, текучее, и мы чувствуем себя рекой, чувствуем, что течем, как она, течем и в этот миг, что жизнь в какой-то мере есть агония, да, слово найдено точно. Если вы не согласны, я тут всегда вспоминаю пример из китайского философа, современника Гераклита: «Мне приснился мотылек, и, проснувшись, я не знал, то ли я человек, которому приснился мотылек, то ли я мотылек, которому снится, что он человек». Здесь вы видите, насколько удачно выбрано слово «мотылек», да, выбрано удачно, потому что оно символизирует хрупкость. Если бы Чжуан-цзы написал: «Мне приснилось, что я тигр» и т. д., это было бы неудачно, ибо тигр не символизирует хрупкость, а мотылек символизирует хрупкость, бренность жизни. Вспоминаю стих, прочитанный в японской антологии и вначале показавшийся мне незначительным: «Над большим бронзовым колоколом мотылек». Здесь контраст большого бронзового колокола, прочного, несокрушимого, вечного, — и хрупкого мотылька. Знаю, что один поэт попытался дать вариант: «Над большим бронзовым колоколом светлячок». Но мне кажется, что этот вариант проигрывает рядом с оригиналом. Ведь светлячок — просто что-то блестящее, а мотылек — символ эфемерного, бренного.