Как писал генерал Деникин,

“народ подымался на войну покорно, но без всякого воодушевления и без ясного сознания необходимости великой жертвы. Его психология не подымалась до восприятия отвлеченных национальных догматов. "Вооруженный народ", каким была, по существу, армия, воодушевлялся победой, падал духом при поражении; плохо уяснял себе необходимость перехода Карпат, борьбу на Стыри и Припяти”…

От себя добавлю, что крестьянин ещё меньше понимал, за каким бесом сдались ему Босфор и Дарданеллы. Великое отступление 1915 года с ежемесячными потерями более двухсот тысяч человек похоронило кадровый офицерский состав и солдатское доверие к военному начальству. Вместо патриотизма в войсках поселилась бесконечная физическая и моральная усталость с частой сменой настроений, как колебания питерской погоды, — то робкие надежды, то беспросветная жуть.

Особенно взрывоопасно проявлялась коллективная депрессия в запасных батальонах Петроградского гарнизона численностью до 160 тысяч человек. Секретное совещание в Ставке в начале 1917 года констатировало:

«Укомплектование людьми в ближайшие месяцы подавать на фронт в потребном числе нельзя, ибо во всех запасных частях происходят брожения».

На флоте и береговых службах — то же самое. Генерал-губернатор Кронштадта Вирен писал в Главный морской штаб в сентябре 1916:

“Крепость — форменный пороховой погреб. Мы судим матросов, уличённых в преступлениях, ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. Восемьдесят тысяч под суд не отдашь!”

Сталин, как и все профессиональные революционеры, был воспитан своей средой обитания, если ни в презрении, то в холодном пренебрежении к офицерскому корпусу. Разложение царской армии всячески приветствовал. Выражение “весь мир насилья мы разрушим” относил целиком и полностью к служивому сословию. Армейская глыба казалась ему одной большой угрозой, висящей над головой революционных масс. И только слова этого неизвестного загадочного человека, притворяющегося сибирским мужиком Распутиным, заронили зерна сомнений в стройную картину грядущих изменений, заставили революционера посмотреть на армию в другом свете.

— Монархические настроения армии — миф, — уверенно рассуждал “святой старец” Григорий, — весьма поверхностный вывод, базирующийся на тяготении военных к сильной личности во главе войск, кстати, вполне понятном. Военачальник-размазня и соплежуй — гарантированная гибель подчиненных ему подразделений. Человек со стальной волей и твёрдым пониманием, куда и зачем он идёт сам и ведёт других — вот идеал командира для каждого военного человека и армии. А уж как этот человек называется — самодержец всея Великой, Белой и Малой или генеральный секретарь — не имеет никакого значения…, - на этом месте Распутин осёкся, зыркнул на собеседника и сделал непонятную Сталину паузу. — Родословная руководителя — последнее, что интересует военных. Наполеон — совсем не королевских кровей, но стал самым известным и почитаемым во Франции лидером нации… В России — то же самое. Патернализм русского народа практичен до цинизма. Он крайне спокойно относится к разным глупостям, типа закона о престолонаследии, но всегда ищет и старается прильнуть к тому, кто возьмёт на себя неблагодарное бремя ответственности за принятие судьбоносных решений.