Петроград в первых числах марта напоминал осажденный преступностью город. Несмотря на принятые меры — не допустить массового исхода уголовников из тюрем, криминальные тараканы быстро размножились и стремительно расползлись по улицам. Усиленные патрули, круглосуточно фланирующие по городу, заставляли на несколько минут притаиться и замереть. Но как только они удалялись из виду, раздавался звон разбитых стекол, скрип и скрежет вскрываемых фомками дверей, приглушенные стоны и отчаянные крики обывателей. Особенно вольготно чувствовали себя уголовники рядом с массовыми мероприятиями. Круглосуточные митинги — непременный атрибут революционной ночной жизни — привлекали их огромным количеством праздных зевак, регулярными погромами и возможностью быстро затеряться в толпе в случае чего-то непредвиденного.

Одно из таких мероприятий преградило путь Распутину и Ставскому, когда до базы оставалось меньше версты. От стандартных митингов оно отличалось похоронно-панихидным содержанием — у небрежно набросанных ящиков, используемых в качестве трибуны, на тротуаре было уложено не меньше десяти тел, а все речи сводились к стандартному в таких случаях — “Не забудем! Не простим!”

— Что тут произошло? — поинтересовался Распутин у солдата, откровенно скучающего и ковыряющего носком сапога мерзлый снег.

— Дык буржуи засели в господском доме на Елагином, — охотно ответствовал служивый, — а они вон, — кивнул он в сторону упокоенных, — пытались их выкурить, сунулись с кондачка, да не вышло. Вот ждем, когда пушкари прибудут, пока “антиллигенция” речи разговаривает…

— Ну-с, что будем делать, капитан? — жарким шепотом спросил Ставского Распутин, когда они подались назад и оказались вне возбужденной толпы.

— Пробиваться к нашим!

— А смысл? Кого мы спасём? Пушки раскатают усадьбу по кирпичику что с нами, что без нас.

— Идти за помощью, собирать по городу отряд!

— И сколько для этого понадобится времени? Прибудем к пепелищу…

— А какие мысли у вас?

— Перехватить артиллерию по дороге.

— По какой дороге? Их тут с десяток! И как? Засада на две персоны — не слишком ли самонадеянно?

— Дорог, конечно, хватает, но не все они ведут к ближайшим артиллерийским подразделениям. И кто сказал о засаде?

— Тьфу ты, Григорий Ефимович! Никак не привыкну к вашим bizarrerie (фр. — чудачествам).

— Главное, чтобы не привыкли враги. Давайте пойдём, поинтересуемся у солдатиков, каких конкретно пушкарей ждут эти карбонарии, и организуем торжественную встречу!

* * *

Троцкий был гениален в своём ощущении настроений толпы. Он кожей чувствовал её страхи и чаяния, умел на ходу подстраиваться под капризы и управлять ими. Как профессиональный жиголо, играющий незамысловатую мелодию на струнах “исстрадавшейся души мадам Грицацуевой”, Троцкий с чувством собственного превосходства охмурял и соблазнял роящиеся у его ног массы, предлагая простые решения самых сложных проблем. Если бы слушавшие его мечтали завести слонов, Троцкий, не колеблясь, пообещал бы организовать их доставку в каждую семью в первый же четверг после дождика. Он извергал на аудиторию Ниагару непонятных слов, но даже в этом был привлекателен. Универсальной отмычкой к толпе являлся революционный рецепт от всех бед: надо убить всех плохих, и тогда останутся одни хорошие! Из этого лозунга элементарно выводился другой — кто остался жив, тот и хороший! Дешево и сердито.