В огне этого «крестового похода» родится новая цивилизация.

Там, где сотни лет до прихода человека и после его ухода в тень царили лишь флора с фауной, снова пролягут нитки железных дорог и автострад, связывая воедино страны и народы…и навсегда разъединяя людей с их естественной средой и собственно природой.

Придет час, и человек вновь овладеет силами природы, и гордо объявит себя ее властелином. Новые теории (на деле – хорошо забытые старые) позволят ему объяснить все или почти все. Они узнают, что они – венец творения, что небеса пусты, а смерть есть конец всему. И что все решает прибавочная стоимость. А может, форма черепа.

И будут войны, революции, героизм и безумие, такие же неразделимые, как гений и злодейство. Да, жизнь соткана из противоречий, и Данилову было жаль тех, кто не хочет этого понять.

А потом им вдруг станет тесно. Окажется, что ресурсов на Земле крайне мало, чтобы удовлетворить даже их относительно скромные желания. На истощенной прежней цивилизацией (одной ли?) планете этот момент наступит быстро. И настанет миг, и вновь, как и когда-то, поднимутся в воздух ракеты. Быть может, они принесут жизнь к другим мирам. А может быть, окончательную смерть – этому. Но все это будет еще не скоро.

Иногда Данилов говорил себе, что все было не зря. Человек так устроен, что ищет разумное объяснение и оправдание даже бессмысленной гибели миллионов людей.

Может, миру не просто так не дали спокойно тлеть. И вместо того, чтоб рушиться постепенно в течение пятидесяти лет, цивилизация была стерта в прах за месяц. Может, ее сожгли дотла, а потом заморозили то, что осталось, чтоб предохранить от этого смертельного гниения?

Но почему-то он не мог поверить в это до конца.

Александр услышал шорох и обернулся. Чужакам здесь взяться было ниоткуда, но инстинктивный страх заставил старика потянуться к ружью. Отсутствующему, так как он пошел в эту прогулку налегке. Да и не боец он давно.

– Сынок, это ты? – спросил он,

– А кто же еще, отец, – Тигренок никогда не называл его папой или папочкой. И телячьи нежности презирал. – Ты наверно совсем с катушек съехал. А если б ты разбился в лепешку?

Какой-то шум на лестнице заставил Данилова прислушаться. Но эти тяжелые шаги могли принадлежать только одному существу.

Наконец знакомая огромная голова в вязаной шапке показалась внизу. «Не такой, как все», – самое мягкое, что можно было сказать о старшем. Когда он улыбался, это было особенно заметно, и те, кто не знал, насколько он добр, пугались. Но по крайней мере внутри он теперь стал больше похож на человека.