— Моя дверь всегда открыта для любого дитя Божьего, которое чувствует необходимость поговорить со мной, ваше высокопреосвященство. И если это верно для всех детей Божьих, то насколько более верно это должно быть для моих собственных братьев в епископате? Пожалуйста, скажите мне, чем я могу вам помочь.

— На самом деле, ваша светлость… — Голос Стэнтина затих, и он выглядел как человек, который внезапно задался вопросом, что он вообще тут делает. Но Клинтан и к этому привык.

— Ну же, ваше преосвященство, — сказал он с упреком. — Мы оба знаем, что вы не были бы здесь в такой поздний час, если бы не чувствовали, что нам необходимо поговорить. И боюсь, что должность, которую я занимаю, сделала меня несколько… чувствительным к колебаниям, когда я их вижу. Вам уже слишком поздно притворяться, что вы не чувствовали себя обязанным прийти сюда.

Стэнтин посмотрел на него, и его лицо, казалось, сморщилось. Что-то произошло внутри него — то, что Клинтан видел столько раз, что не мог сосчитать.

— Вы правы, ваша светлость, — полушепотом произнес архиепископ. — Я действительно чувствовал себя обязанным. Я… я боюсь. Слишком много всего происходит. Выступление великого викария, то, что произошло в Фирейде, неповиновение чарисийцев… Все это меняет почву у нас под ногами, и то, что раньше казалось таким ясным, теперь не ясно.

— Например, что… Никлас? — мягко спросил Клинтан, и Стэнтин глубоко вздохнул.

— В течение последних нескольких лет, ваша светлость, я… был связан с некоторыми другими здесь, в Храме. Сначала и в течение долгого времени я был уверен, что поступаю правильно. Все остальные — это люди, которых я знаю и уважаю уже много-много лет, и то, что они сказали, казалось, имело для меня такой большой смысл. Но теперь, когда этот раскол изменил все, я больше не уверен. Я боюсь, что то, что казалось разумным, — это нечто совершенно другое.

Он умоляюще посмотрел в глаза Клинтана, и потребовался весь многолетний опыт великого инквизитора, чтобы сохранить в своих глазах мягкое сочувствие вместо того, чтобы сузить их во внезапном, напряженном размышлении. Он слишком хорошо знал па этого танца. Чего хотел Стэнтин, так это обещания неприкосновенности от инквизиции, прежде чем он продолжит то, что привело его сюда. И тот факт, что архиепископ его ранга считал, что ему нужна неприкосновенность, наводил на мысль, что то, что привело его сюда, имело огромное значение, по крайней мере, потенциально.

— Сядьте удобнее, Никлас, — успокаивающе сказал Клинтан. — Я знаю, что такие моменты, как этот, всегда трудны. И знаю, что может быть страшно допустить возможность того, что кто-то мог впасть в ошибку. Но Мать-Церковь — любящая Божья служанка. Даже те, кто впал в заблуждение, всегда могут быть приняты обратно в ее гостеприимные объятия, если они осознают свою ошибку и обратятся к ней в истинном духе раскаяния.