И, надо сказать, это «нет», обращенное к евклидовой геометрии устроения собственного дома, основывается на классических эпизодах еврейской истории. Точку отсчета каждый может взять свою. Я такой точкой беру Исход из Египта. В какой-то момент «возроптало все общество сынов Израилевых на Моисея и Аарона в пустыне, и сказали им сыны Израилевы: о, если бы мы умерли от руки Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта!» (Исх 16, 2–3). Потом был ропот по поводу жажды, потом и вообще золотого тельца построили, долго не видя Моисея, поднявшегося на гору Синай. Сорок лет пришлось водить евреев по пустыне, пока не забыли они о прелести земного рабства. Это было «нет» рабству этой жизни Моисея, которому он учил свой народ. А потом пророки обличали соплеменников, когда те погрязали в распутстве этой жизни, в языческих инстинктах. Первый – Илия в Х в. до Р.Х., выступивший против власти, против царя Иеровоама, потакавшего народу. Пророки, как вестники Царства Божия, были не раз побиваемы камнями теми, чьей жизни они говорили «нет». Пока не добились от своего народа, как говорил Соловьёв, нравственной однородности с Богом. «Отделившись от язычества и поднявшись своей верою выше халдейской магии и египетской мудрости, родоначальники и вожди евреев стали достойны Божественного избрания. Бог избрал их, открылся им, заключил с ними союз. Союзный договор или завет Бога с Израилем составляет средоточие еврейской религии. Явление единственное во всемирной истории, ибо ни у какого другого народа религия не принимала этой формы союза или завета между Богом и человеком, как двумя существами, хотя и неравносильными, но нравственно однородными»[649]. Именно это состояние духа позволило герою-рассказчику, персонажу романа еврею Эренбургу, в том мире, который покинул Бог, повторить подвиг своих единоплеменников, сказать «нет» этому миру. Причем сказать с отчаянным мужеством или, если угодно, с мужеством отчаяния.

Это мужество тогда не оценили, да и не поняли. Не понял и сам автор.

Конечно, именно потому, что Эренбург сказал «нет» надвигающемуся миру, он мог не до конца принимать его всерьез, мог подыгрывать ему и пр. Именно эту музыкальную партию разыгрывает и Хулио Хуренито, осуществляя на практике эренбурговское «нет» в своем издевательстве над всеми историческими формами, рожденными ХХ в. Сам Эренбург прекрасно понимал свой последовавший отказ от себя и для понимающего читателя он написал рассказ во время войны, вроде бы с рассуждением о стойкости простого народа, а на деле – о своей судьбе. Писатель Дадаев в рассказе «Слава» из сборника «Рассказы этих лет» 1944 г. чувствует себя меньше прославленного солдата Лукашова, который не хочет славы, а писатель Дадаев все делает для своей славы: «Он был одарен, писал занимательно, писал то, что от него требовали, – не от угодливости, а от глубокого равнодушия, которое скрывалось за горячими речами и безрассудными поступками. <…> Ставкой была слава»[650]. Иными словами, «да» – это равнодушие к миру, незаинтересованность в его делах, а слава – мысль о себе, т. е. тщета. Для человека, выбравшего когда-то «нет» – слава – символ земного и преходящего. Герой-писатель, глазами которого показана война, совсем не осуждается – он лично смел, находится на передовой, стреляет из автомата по нацистам и т. д. Но это двойное «да» его фамилии много говорило возможным читателям его первой и великой книги.