Опускаю здесь его публикации на Западе, рассказ об издательстве «Жизнь с Богом», о том, что отец Александр Мень был одним из зачинателей христианского «самиздата», начиная с 60-х годов, о его псевдонимах, из которых наиболее известен был Эммануил Светлов. Во всяком случае, под этим именем я читал все его книги.

Но он сумел сделать и еще одно дело, которого до него не сделал, мне кажется, никто.

Кормер немного иронически изобразил в романе отца Владимира, «большеголового дородного мужчину лет сорока или даже моложе, похожего на ассирийского царя Ашшурбанипала», как тонкого культуртрегера, интеллигента, который все знает. К которому приходят интеллигенты разного сорта с вопросами о том, что такое Армагеддон и как надо жить в этой стране. На все он дает спокойные и разумные ответы, защищает науку от покушения на нее диких неофитов и т. п. Аверинцев назвал его «миссионером для племени интеллигентов». Но так бывает, что ирония порой высвечивает суть человека, причем не иронически, а выявляя его суть. Сервантес думал посмеяться в своем Дон Кихоте над рыцарством, а создал образ идеального рыцаря. Так, назвав отца Александра культуртрегером, Аверинцев дал нам ключ к великому деянию отца Александра.

После книги «Сын человеческий» он обратился к истории духовной истории человечества. Не только к Ветхому Завету, как истоку Нового. Об этом писали многие. Но он сумел написать, не сказать, а написать и проанализировать разные человеческие эпохи как исток новозаветного прорыва человечества.

В обезбоженной, потерявшей благодать стране только сатана Воланд может что-то рассказать о Христе (вспомним роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»). Это предел духовного одичания. Чудом сохранившийся Мастер – изгой в этой стране. Отец Александр сумел показать всем, желавшим это узнать, что христианство – это результат тысячелетнего развития человечества. Я бы назвал это подвигом отца Александра. Это то, что семнадцатилетним юношей он задумал, записал в тетрадку, а потом Бог дал ему сил реализовать этот замысел.

Кажется, это и правда был духовный подвиг.

Его жизнь и деятельность – это не только урок подвижничества, пастырского служения, бескомпромиссности, но и урок трезвости, реализма. Все мы (особенно духовные лица и моралисты) склонны видеть в божественных книгах свод правил благопристойного поведения на все случаи, но это еще и великое создание, в котором заключена сама жизнь – с ее бедами и пороками. Об этом и писал отец Александр: «Иные – из ложно понятого благочестия – были склонны извлекать из “Книги книг” нечто вроде хунвейбинского цитатника и всеми силами старались обойти “острые углы”. А такие углы в Библии есть. Многих, например, может шокировать, что наряду с возвышенным учением пророков и Евангелия в ней повествуется о войнах, жестокостях, человеческих страстях и пороках. Им хотелось бы иметь разбавленную, обтекаемую Библию. Но тогда она почти не имела бы отношения к реальной жизни с ее муками и радостями, любовью и ненавистью, взлетами и падениями. Кто боится всего этого, тот, пожалуй, и Шекспира должен обходить за версту»[742].