Поначалу писатель думал показать, что бесовство порождено западными идеями, которые разложили русский народ. Но волей-неволей он показал, что бесы – это порождение национальной психеи, национальной ментальности, где одну из партий зла ведут мужики, поджигающие город и убивающие героиню, а также и Федька Каторжный, безжалостный убийца, тоже мужик, бывший крестьянин. Восприятие народа, который, по его же словам, он узнал на каторге, вызывало сомнение у русских мыслителей. Этим образом он по сути дела вроде бы искушал русскую публику. Приведу хотя бы соображение Льва Шестова: «Но какой же это народ – те люди, с которыми жил Достоевский? Это каторжники, это те элементы, которые народ извергает из себя. <…> Жить с ними значит не сойтись, не соприкоснуться с народом, а уйти от него так далеко, как не уходил ни один из проживающих постоянно за границей абсентеистов наших. Этого не должно ни на минуту забывать. А если так, то, стало быть, и все благоговение Достоевского пред народом, которое дало ему столько преданных и страстных поклонников, относилось к совсем иному божеству, и русские, “верующие” читатели были жестоко и неслыханно обмануты своим учителем»[774]. Но надо сказать, каков и что это такое – каторжный народ Достоевский знал прекрасно. В письме брату Михаилу неделю спустя после выхода с каторги он описывал народ – по свежим впечатлениям – совсем иначе, нежели в его идеологических построениях: М.М. Достоевскому. 30 января – 22 февраля 1854. Омск.

«С каторжным народом я познакомился еще в Тобольске и здесь в Омске расположился прожить с ним четыре года. Это народ грубый, раздраженный и озлобленный. Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и потому нас, дворян, встретили они враждебно и с злобною радостью о нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали. Впрочем, посуди, велика ли была защита, когда приходилось жить, пить-есть и спать с этими людьми несколько лет и когда даже некогда жаловаться, за бесчисленностью всевозможных оскорблений. “Вы дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был, народ мучил, а теперь хуже последнего, наш брат стал” – вот тема, которая разыгрывалась 4 года. 150 врагов не могли устать в преследовании, это было им любо, развлечение, занятие, и если только чем спасались от горя, так это равнодушием, нравственным превосходством, которого они не могли не понимать и уважали, и неподклонимостью их воле. Они всегда сознавали, что мы выше их. <…> Нам пришлось выдержать всё мщение и преследование, которым они живут и дышат, к дворянскому сословию. Жить нам было очень худо»[775]. Он знал, но знание это было страшным, поэтому он хотел переосмыслить это свое знание в своей публицистике.