Именно этих людей великий русский поэт Пушкин, славянский Моцарт, славянский латинец (по определению Томаса Манна), называл «клеветниками России». Для него, подлинного европейца по культуре, по воспитанию, учившегося у Байрона и Данте, Шекспира, Гёте, ощущавшего с ними духовное родство и равенство сил, помнившего и понимавшего, из какого мрака варварства выходила сама Западная Европа, неприемлема была идеализация европейского мира, но столь же неприемлемо было и отлучение России от Европы. Пушкин помнил трудности европейской истории – чумные бунты («Пир во время чумы»), Столетнюю и Тридцатилетнюю войны, унижения вилланов («Сцены из рыцарских времен»), слякоть и доводящую до самоубийства нищету английских бедняков, ужасы Французской революции («Убийцу с палачами // Избрали мы в цари» – «Андрей Шенье»: о гуманных французах, устроивших массовые убийства именем народа). Он – реалист, человек ясного взгляда. Поэтому, не идеализируя запад Европы, он был уверен и в том, что российская дикость не непреодолимая помеха европеизации. Впрочем, Россия, как часть Европы, устроила большевистские лагеря Колымы и бессудные расстрелы сотен тысяч. Но мы про это помним.

Мы сейчас переживаем очередной срыв Европы. Мигрантский потоп – это ведь ошибка Запада. От бешеного национализма и жестокости ведущая страна Запада Германия метнулась в другую крайность – «мультикультурность» и толерантность. В результате потеря базовых основ европейской культуры ускорилась. Возможно переварить десятки, сотни приезжих, даже сотни тысяч, если это люди той же христианской культуры (как было с русской эмиграцией). Но люди иной культуры, более того, иной религии, издавна чуждой христианству, перевариваются плохо. Турки (около 4 миллионов) до сих пор в Германии представляет собой некий чуждый анклав. Но история не кончается сегодняшним днем. Это во-первых. А во-вторых, пора понять, что дело не только в конкретной политической европейской ситуации, а в тех духовных ценностях, которые Европа выработала, которым сама не всегда следовала, но которые вытаскивали ее из самых глубоких провалов, de profundis… Эти ценности принадлежат антично-христианской парадигме, структурировавшей западноевропейское, а вслед за ним и российское пространство.

Вопрос сейчас о России. Должны ли мы, наблюдая «затмение разума» на Западе, если воспользоваться определением Макса Хоркхаймера, отказываться от своего европейского наследства? В Европе это затмение разума «ведет к системе, налагающей запрет на мышление, и в конечном итоге к субъективной глупости, предопределяемой объективной идиотией жизни в целом. Мышление как таковое постепенно уступает место стереотипным представлениям, в которых видят, с одной стороны, удобные инструменты, либо принимая их в этом качестве, либо напрочь отвергая, а, с другой, объекты фантастического обожания»[889]. Или возможна ситуация, когда русские могут оказаться больше европейцами, чем Запад? О такой возможности говорил один из героев Достоевского (Версилов в «Подростке»), наблюдая западноевропейские катаклизмы (немецко-французскую войну): «Нас таких в России, может быть, около тысячи человек; действительно, может быть, не больше, но ведь этого очень довольно, чтобы не умирать идее. Мы – носители идеи, мой милый!» Что же это за идея? «Тогда особенно слышался над Европой как бы звон похоронного колокола. Я не про войну лишь одну говорю и не про Тюильри; я и без того знал, что все прейдет, весь лик европейского старого мира – рано ли, поздно ли; но я, как русский европеец (курсив мой. – В. К.), не мог допустить того. <…> Как носитель высшей русской культурной мысли, я не мог допустить того, ибо высшая русская мысль есть всепримирение идей. И кто бы мог понять тогда такую мысль во всем мире: я скитался один. Не про себя лично я говорю – я про русскую мысль говорю. Там была брань и логика; там француз был всего только французом, а немец всего только немцем. <…> Тогда во всей Европе не было ни одного европейца! Только я один, <…> как русский, был тогда в Европе единственным европейцем. Я не про себя говорю – я про всю русскую мысль говорю» (Достоевский. «Подросток»).