Отношение между смертью и жизнью в фигуре Христа (показательная смерть на Кресте, воскрешение в вечную жизнь, данное всем, кто поверит в Него и решит «жить во Христе») таким образом также чисто параллактично: мы имеем здесь не псевдодиалектику полной потери/отрицания (смерти) и ее обращения в абсолютную жизнь, т. е. смерть не снимается в жизни, так как, во-первых, их отношение – вовсе не отношение следования, но они суть одно и то же событие, рассматриваемое с разных точек зрения. Жизнь и смерть здесь – не противоположности, не контрасты в одном и том же глобальном Целом (поле реальности), но одно и то же, рассматриваемое из разных глобальных перспектив. Различие не в «жизни» и «смерти» как обозначенном конкретном содержании утверждения, но в самом всеобщем горизонте, из которого это содержание рассматривается. Мы имеем дело не с расколом частностей во всеобщем фрейме, но расколом между двумя всеобщими относительно одного частного. Говоря словами Кьеркегора, различие здесь – различие между становлением и бытием: смерть (временная) Христа есть сама Его (вечная) жизнь «в становлении». (Точно аналогичным образом, Христово «Я принес меч и раздор, а не любовь и мир» – его Любовь в становлении.)

Современный официальный католицизм избегает этой позиции, примерно как вампир – чеснока. Папа Бенедикт XVI недавно дал понять, что одобрит интересное изменение в католической догме: отмену понятия «лимбо», неполной загробной жизни для детей, умерших до крещения. Лимбо было придумано в Средние века как место, где дети смогли бы наслаждаться вечным счастьем, хоть и лишенные божественного присутствия. Это изменение конечно же не будет означать, что Церковь вернется к своей изначальной позиции, сформулированной Августином, согласно которой дети, не примкнувшие к Иисусу в крещении, попадут в ад; они скорее попадут сразу в рай. Неудивительно, что десятилетием раньше тот же самый Папа – как кардинал Ратцингер – утверждал, что те, кто действительно ищут Бога и внутренне стремятся к объединению с Ним, будут спасены даже без крещения[481]. Хотя эта идея может показаться доброжелательной и симпатичной, она по сути является роковой уступкой Нью-Эйдж понятию непосредственного внутреннего контакта с божеством: теряется ключевая роль крещения как включения индивида в Святой Дух, в сообщество верующих. Поэтому глубоко проблематичен тот факт, что Агамбен читает лимбо как модель счастья. Нам следует поставить под вопрос имплицитное различие, проведенное Агамбеном между «хорошим» и «плохим» homo sacer. Гитлер и иже с ним хотели дискриминировать, провести четкую линию, отделяющую homo sacer от остальных, тогда как нам следует оставаться в точке неопределенности, в лимбо. Для Гитлера круг homines sacres, которых можно безнаказанно убить, постепенно расширяется: сначала евреи были homines sacres, затем другие «низшие» расы, а в конце концов – сами немцы, предавшие Гитлера… Разве в кругах антисемитизма, достигающего апогея в сионистском антисемитизме не стоит та же самая ситуация? Сталин разделался с той же самой проблемой разрастающегося круга предателей с помощью политических процессов, чья роль заключалась в придумываний истории измены, позволивших режиму провести разделяющую линию и решить, кто был предателем и отбросом. Странно, что Агамбен никогда не анализирует сталинистские ГУЛАГи, действующие по той же логике, что и нацистские концентрационные лагеря: хотя в ГУЛАГах также были «мусульмане», их узники не сводились к голой жизни, но оставались субъектами идеологической индоктринации и ритуала. Исключение составляют некоторые лагеря в Северной Корее наших дней. Сонное состояние лимбо перед решением – полная противоположность павлинского сообщества верующих; если мы возвысим детей в неразрешенном состоянии лимбо до статуса освободительных фигур, разве это не повлечет за собой включение в этот ряд и нерожденного плода? Разве плод в утробе – не голая неразрешенная жизнь в самой чистой форме? Неудивительно, что для американских противников абортов десятки миллионов прерванных беременностей составляют преступление худшее, чем холокост, помечая всю нашу цивилизацию несмываемой стигмой греха. Неудивительно, что имплицитное понятие «положительного» сообщества, по Агамбену, зловещим образом схоже с мечтой о «хорошем» концлагере.