Впрочем, это уже был не Маркелл или, во всяком случае, далеко не Маркелл, а какая-то не знакомая орнитологам большая птица, которая у всех на глазах обрастала перьями – вот пошли легким узором белые перья на крыльях, вытянулись голые, покрытые красной, потрескавшейся кожей ноги, загорелось на груди белое пятно, а на голове задрожал и задергался смешной и вместе с тем забавный хохолок.

И черты лица его тоже менялись. Запали глаза, и вытянулся, превращаясь в клюв, длинный нос. Вытянулся короткий хвост, чем-то напоминающий хвост цапли. При этом он все еще оставался похожим на отца Маркелла, – главным образом, наверное, этим ехидным выражением лица, которое можно было часто видеть у него, когда дело касалось богословских тем или текущих монастырских историй, которых отец Маркелл был большой любитель.

Вот он переступил с ноги на ногу, расправил за спиной крылья, и вдруг клюв его открылся, и он изрек нечто совершенно непонятное. «Мутабор» – прозвучало это таинственное слово, и сразу же ему ответили появившиеся в монастырском дворе монахи.

«Мутабор!» – почти пел отец Ферапонт, продираясь сквозь кусты и теряя перья.

«Мутаб-о-ор», – подпрыгивал и важно ходил по скамейке, задирая клюв, отец Александр.

«Мута-а-бо-о-р-р», – сидел на Святых воротах, посвистывая и чирикая, какой-то неугомонный длинноносый, который совсем недавно звался отец Фалафель, а теперь резвился, словно наступила вдруг весна.

А день, между тем, давал о себе знать, вместе с отступающим туманом наполняя пространство шумом еще редких человеческих голосов, трелями проснувшихся только-только птиц и долгим мычанием коров и блеяньем овец, которых вели где-то далеко на водопой.

И вот было в пятом часу, когда туман еще царил и над площадью, и в узких переулочках поселка, что какая-то непонятная сила прокричала что-то несуразное в ухо отца Павла, подняв его на ноги и заставив выползи из своего уютного ложа, чтобы вывести потом во двор, над которым висела уже тающая в свете нового дня луна. И там, заглянув в стоящие подле него кусты, отец благочинный услышал какие-то звуки, которые явно из этого куста доносились и явно свидетельствовали о чем-то злонамеренном и неприличном, что следовало немедленно пресечь и остановить. И, чувствуя себя ответственным за судьбы монастыря, он шагнул к доносившимся из-за этих самых кустов звукам, которые, конечно же, издавали эти всегда непослушные монахи, за которыми только нужен был глаз да глаз.

– Куда это вы собрались, голубчики? – спросил отец Павел, еще не видя стоящих возле скамейки, но с подозрением чувствуя, что тут далеко не все так хорошо, как хотелось.