Нас подвели к столу в центре комнаты, каждому вручили бокалы с вином. Мне пришлось держать свой бокал крепко, хотя руки отчаянно хотели дрожать — сначала от нервозности, а потом от нарастающего негодования.

Я действительно была никем для него. Для любого из этих людей. Я всегда знала, что в этом мире о рабах мало думают и не обращают на них внимания, но только сейчас я полностью осознала, насколько мы ничтожны. В конце концов, я дважды встречалась с Азином. Однажды он швырнул меня к стене, от него несло вином, и он был слишком пьян, чтобы даже толком погладить мой костюм для танцев. Эсмарис оттащила его от меня, прежде чем дело зашло дальше. Тогда я думала, что он защищал меня. Теперь я поняла, что он просто защищал свою собственность от ленивого и недостойного сына.

Это была та ночь, которая закончилась тем, что Азина вышвырнули за ворота с выколотым глазом. Эта ночь запомнилась мне настолько отчетливо, что я до сих пор точно знаю, как влажное тепло его дыхания коснулось моей щеки.

И он понятия не имел, кто я такая.

— Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. — он поднял брови, снова подняв бокал. По комнате пробежала красная рябь, и гости сделали то же самое.

Я тоже. Уголком глаза я видела, как мои спутники последовали моему примеру, хотя я знала, что они не могли понять, что было сказано.

Я практически чувствовала отвращение Макса. И хотя я была рада, что он скрывает его до поры до времени, что-то в этом все же успокаивало меня.

Мой взгляд метнулся по комнате, и сердце замерло.

Там, возле второго входа, почти затерявшись за телами одетых в белое гостей, я увидела золотые волосы. Золотые волосы и пара широких, водянисто-голубых глаз.

Серел.

— Нашим почетным гостям, которые сегодня осчастливили нас своим присутствием из далеких башен Ара, — начал Азин. — Моим заслуженным генералам, которые вчера привели нас к победе над домом Риваков.

Серел. Весь в шрамах, с усталым видом, худее, чем я его оставила. Но живой. И здесь.

Даже сквозь всех этих людей, даже через всю комнату, я почувствовала, как его эмоции задели меня и слились с моими собственными. Шок, заглушенный облегчением, заглушенный глубокой, непоколебимой любовью.

Он был жив.

Мои глаза горели, когда я наблюдала, как дергается его лицо, как уголки его рта колеблются между улыбкой и гримасой слез. Я могла лишь мельком взглянуть на него. Слишком много глаз было приковано ко мне. И я не доверяла себе, что смогу смотреть на него дольше, чем на долю мгновения, не теряя самообладания.

И все же я бросила на него один взгляд — один маленький взгляд, — который проникал сквозь толпу и шептал: Я же говорила, что сделаю это.