Все больше погружаясь в пучину безумия, Шерлок все больше приближается к Вещи – своему зеркальному двойнику, Эвр («это никогда не близнецы», поэтому их сделали погодками, но отзвук мифологии божественных близнецов все же ощущается в этой истории). В Эвр для него сосредоточился весь смысл его жизни – в ней ему открывается окончательная Истина, находится окончательное объяснение всему. (Так весь квест Малдера сосредоточен вокруг поисков навсегда утраченной сестры, и обретает он ее в потустороннем измерении собственных видений и галлюцинаций.) Этот инсайт сродни прозрению Шребера, который внезапно осознал, без всяких невротических сомнений, в чем его предназначение и к чему вели его все испытания. Шребер понял, что он – женщина. То же самое понял и Шерлок, с его женским именем.

Собственно, такого рода открытия в психозе и называются в психоанализе «толчком к Женщине», le pousse-a-la femme (подробнее о Женщине, с большой буквы, мы говорим в предыдущих главах). Как и судья Шребер, Шерлок претерпевает сначала состояние отброса, который должен быть наказан (чтобы искупить вину перед Джоном), а затем оказывается спасителем мира. Объекта, выступающий из-за разодранной завесы, для Шерлока реальнее некуда. Этот объект отменяет нехватку; он может появиться в любом месте в любое время в любом обличье (как это делает Эвр) – галлюцинаторно для него нет преград. Наконец, они с Шерлоком сливаются в одно целое, сжимая друг друга в объятиях. На этом бег означающих останавливается: вот почему неуловимое имя Лестрейда теперь никогда уже не будет вызывать сомнений у Шерлока. Ведь Вещь – несомненна, незыблема и неподвижна.

Вот почему в этой странной абсурдной вселенной, где за скобками оставлены жестокие преступления и монструозные свойства по-прежнему опасной младшей сестрицы, возможна финальная идиллическая сцена: семейство Холмсов, внимающее чарующей игре младших членов клана, папа Минос и мама Пасифая в окружении деток – Федры, Ариадны и Минотавра.

В «невротической» интерпретации этой сцены мы могли бы сказать, что Эвр, страшный объект, вновь водворена за зеркало, сохраняя положение зеркального двойника Шерлока (в этом смысл их скрипичного дуэта). Здесь Шерлок – Орфей, своей сладкозвучной игрой завораживающий, гипнотизирующий чудищ Аида, или же молодой Давид, смягчающий своей арфой безумие свирепого царя Саула.

В эдипальном измерении историю, разворачивающуюся в финале 4-го сезона, можно рассматривать как то самое «пересечение фантазма» и выявление объекта, вокруг которого этот фантазм структурировался. Выясняется значение бессознательной вины Шерлока, который не сумел спасти Рыжую Бороду, Виктора Тревора, и с тех пор всю свою жизнь выстраивал вокруг бесконечного, никогда не удовлетворяющего до конца (отсюда невыносимость жизни без загадок, кейсов – и угроза наркотического срыва) квеста, распутывания сложных дел. Кости, которые Шерлок во сне находит в могиле Эмилии, – это косточки бедного Виктора в колодце. Эпическое противостояние Шерлока и его архиврага, Мориарти, азартная смертельно опасная игра с достойным соперником, – это «взрослый» вариант забытых детских пиратских игр, игры Питера Пэна с капитаном Крюком, еще одна завеса на подступах к Вещи.