«Можно мне его увидеть? — все спрашиваю тьму. — Или хоть Эфраиму? Мы его не тронем даже. Только глянем, убедимся, что он наш по-прежнему, пусть и далеко теперь». А они говорят, Эфраим в зеркало посмотрит и уж тебя увидит. «А я как же?» — спрашиваю. А они отвечают, загляни, мол, Эфраиму в глаза, вот и увидишь. «Дак как же мне в них заглянуть, когда он на меня больше и смотреть не желает?» — спрашиваю. А в ответ лишь ветер свистит в деревьях да стрекочут в траве жучки.

Ты любишь свой народ. Ты его часть. Тем я и утешаюсь, тем и заполняю пустоту внутри. А она там все кружится, кружится, как светляки в ночи. А потом замирает, будто вода в колодце. То пусто, то полно. То полно, то пусто. И пусто, и полно сразу. Так оно, должно быть, бывает, когда смерть за тобой приходит.

Без толку. Без толку взывать к людям, которые тебя не услышат. Без толку плакать перед теми, кому невдомек твоя боль. Муки твои для них лишь мерило того, что они смогут на них выстроить. Я тут никто. И никогда никем не буду.

На что он тебя продал? Чтобы сберечь эту гнилую землю, где дух ломается и разум истекает кровью? Так я вот что скажу — недолго еще так будет. Не-е, сэр. Представь, что покинули мы с Эфраимом это место. Не ушли, просто покинули. Все одно, что свинью зарезать. Отточенным лезвием по глотке — и конец.

А после и мы станем голосами, нашептывающими людям из тьмы, как выживают их выброшенные в мир чада.

Детка ты моя бедная!

Чуешь ли ты меня?

Это мы, Анна Средняя и Эфраим. Твои мамаша и папаша, Кайоде. До чего ж мы по тебе стосковались.

Псалмы

Псалмы

Июль так и норовил их убить.

Сначала сжечь заживо. Потом задушить. А убедившись, что ни то ни другое не сработало, сделал воздух плотным, как вода, в надежде, что они утонут. Но ничего не вышло. Они только взмокли от пота и обозлились — на всех вокруг и друг на друга тоже. На Миссисипи солнце умеет пробираться и в тень, так что в иные дни даже под деревьями не найдешь прохлады.

Зато в такую жару совсем не тянуло к людям, а значит, и тоску по ним снести было легче. Раньше Самуэль с Исайей любили побыть в компании, но это было до того, как народ против них ополчился. Поначалу им казалось, что все поджимают губы, смотрят косо, морщат носы и качают головами просто потому, что от них воняет хлевом. А ведь они каждый день, перед самым закатом, уходили к реке, раздевались догола и чуть не час плескались в воде. Терлись листьями мяты, можжевельником и кореньями, пока остальные, вымотавшись в поле, разбредались по хижинам в поисках неуловимого покоя.