— А зачем тебе это нужно?

— Ну. — Солнышко помедлило. — У меня всегда были особые вкусы. Я, в некотором роде, прим сексуальности.

— Ты не служишь Максиме?

— С ума сошел!

Аркас зажмурился от вспышки. Лучи крепко схватили его за ягодицы.

— Я просто спросил.

— Не говори глупостей, сладкий мой. Я тщательно прячу свою страту от негатива. Когда ей подчинился кровавый Разврат, я быстро поняло куда ветер дует. Я против забав, которые приводят к смерти. Стимулирующая боль… еще куда ни шло. Но то, чем занимается нынче Разврат, просто жестокое насилие с оттенком сексуальности. Я знаю, что они с Максиме сместили Любовь, и никогда не прощу им этого.

Единорогу наскучило лизать грудь Никаса, и он пошел в сторону сливочной реки, пощипать пастилы. Человек старался не смотреть на его рог, но это зрелище странным образом притягивало взгляд. То, как он качался из стороны в сторону при ходьбе.

Вскоре река завладела его вниманием. Никас понял, что каждая страта оставила на нем как минимум один слой грязи. Мазут, жир, рвота, кровь, земля, пот, слюни. Теперь еще некоторые загрязнения в штанах. Это все немедленно, прямо сейчас, чуть ли не до крика, захотелось смыть. Пусть даже в сливках. Аркас видел, что в русле реки шумно забавляются образы сказочных зверей и кукольные люди, но это уже не могло остановить его. Чуть ли не бегом журналист добрался до податливого, вкусно пахнущего берега, и принялся срывать с себя прилипшую, ссохшуюся одежду, постанывая от отвращения.

— О, да, — протянуло Солнышко.

— Так, слушай! — крикнул Никас. — Я просто хочу помыться! Не надо больше пытаться ублажать меня. Мне нужно отмокнуть и соскрести нечистоты! Это ясно?

— Предельно.

И лучик ласково шлепнул его по ягодице.

Аркас вошел в реку. Ощутив тепло ее белых вод, он блаженно засопел. Потом побродил немного, выискивая уединенное место, где никто не стонал и не блеял, и лег у подножия обрыва, оставив на воздухе только лицо. До него доносился еще и приглушенный смех, и это было прекрасно. С обрыва, его прикрывали шелестящие кусты какого-то растения с широкими листьями цвета меда.

Нет, все-таки кое-что хорошее в Многомирье есть, думал Никас. Хотя, конечно, это все еще не то Добро с большой буквы, которое я надеюсь увидеть. Какие-нибудь светлые сады. Тишина. Покой. А на горизонте поднимаются стаи птиц. «И люди в белых тогах обнимают деревья», — злобно подсказал Цинизм. «Нет никакого Добра, Никас, хоть с большой буквы, хоть с маленькой! Ты ведь уже думал об этом! Удовольствие — это единственная добродетель. Сложность твоего положения именно в этом. Пожертвовать собой ради чужого кайфа. Не за абстрактный светлый свет вечного сияющего свечения, а просто для того, чтоб незнакомому тебе человеку или сущности было приятнее существовать».