Им приходилось сходиться все ближе. У Никаса осталась единственная лапа. Все остальные были отсечены. Его лицо и тело покрывали ссадины от быстрых ударов Максиме. Удар левой у нее был поставлен просто прекрасно.

— Почему ты просто не оглушишь меня рукой Одиночества? — спросил он, стоя на неровном краю асфальта. — Тогда, на крыше мне хватило одного толчка, чтобы полностью потеряться. Меня это не убьет, но…

— Убьет, — Максиме заметно опиралась на меч. — Там на крыше, я прикоснулась к тебе кончиком пальца. Но я не хочу, что бы ты умер так, от его ледяного равнодушия. Как я уже сказала, никто больше не испытает то, что испытала я.

Асфальт между ними снова начал расходится. А ведь им уже оставался крохотный обломок тверди. Никас закричал и перепрыгнул через растущую пустоту. Порок поймала его левой рукой, схватив за предплечье. Они оба закачались на крохотном кусочке тверди, обессиленные, истощенные. Никас прижал Максиме к себе, для устойчивости.

Или для чего-то еще? Он не мог понять, что чувствует к ней. Слишком противоречивые эмоции. Все что он знал: они стали вынужденными попутчиками. Двумя людьми, запертыми в одном купе, которые говорят о том, что видят в окне. Он был человеком, пытавшимся найти новое начало, она — стремящаяся к абсолютному концу. Никас злился на нее. За упорство. И одновременно восхищался им. Боялся, но понимал. Хотел одолеть и не хотел убивать. Не было середины. Не было компромисса. Не было счастливого финала.

— Ну, — выдохнул журналист, положив подбородок на короткие колючие волосы вражеской макушки. — И что теперь?

— Теперь, — тихо сказала Максиме, — мы упадем.

Под ними разверзлось Многомирье.

* * *

Это было падение, которое ощущалось как невесомость. Никас не мог этого понять, но ему хватало и того, что не сходил с ума вестибулярный аппарат. Он отдыхал. Максиме тоже расслабилась. Аркас крепко прижимал ее к себе. Врага нужно держать поближе, ведь так? Она обхватила его талию одной рукой. А Рукой Одиночества вращала меч так, словно дирижировала неслышной музыкой. Космический ветер овевал их как медленное течение молочной реки, в которой они занимались любовью.

— Почему ты тогда пришла на реку? — спросил Никас шепотом. И даже так, в абсолютной тишине космоса, прозвучало громче, чем ему хотелось.

— Мне нравилось это место, — ответила Максиме. — Я любила жевать пастилу.

— Я так и знал.

Максиме подняла голову и посмотрела на него. Он попытался найти в ее глазах хотя бы намек на то, что она может сдаться. Ничего.

— Максиме, отдай его мне.

Она молчала. Смотрела, не моргая, и в глазах ее плыли созвездия. Миры. Истории.