– Что у тебя? – спросил Борисков, сперва поздоровавшись со всеми присутствующими женами.

– Смотри! – закричал Губарь, доставая откуда-то из-за дивана гипсовую скульптуру небольшого размера, напоминающую женскую задницу. – Ну, как? Гениально?

– Мне нравится, – осторожно сказал Борисков.

– Это же гениально! – настаивал Губарь.

– Конечно шикарная женская задница, только зачем ты член к ней приделал?

Губарь тут же и надулся:

– Ты так ничего и не понял!

Борисков подумал, что такую скульптуру вполне можно расценить как парковую и продать в парк, существуют ведь такие специальные магазины. Но тут же подумал, что Губарь наверняка считает, что эта скульптура достойна Лувра или Эрмитажа, и на меньшее он не согласен. Между тем Борисков уселся на какой-то опасно шатающийся стул и достал принесенную бутылку водки. Все мгновенно взбодрились. Тут же объявились стаканы, даже никуда, вроде бы и не ходили за ними. Алла только заявила:

– Мне лишь чуть-чуть!

Впрочем, "чуть-чуть" в этой среде, существенно отличалось от "чуть-чуть" в среде Борискова. Еще ему нравилось, что в этой семейке никто не выяснял отношения.

Борисков не раз замечал, что есть пары, выясняющие свои личные отношения только при чужих. Как-то он зашел к своим давним знакомым Михайловым. Просто так. Сели на кухне попить чаю, коньячку. Супруги тут же, как будто их включили, начали при Борискове пререкаться. Завелась, как всегда, Ольга, которая традиционно начала упрекать мужа в том, что тот мало зарабатывает. Довольно неприятный упрек для мужчины, поскольку понятие "зарабатывать много" очень относительно.

У мужчин были свои запрещенные приемы:

– А чего это ты все толстеешь и толстеешь! Уже ни во что не влезаешь! В постели места уже не хватает! – тут же завил жене Михайлов.

Тут Борисков подумал: и действительно, ему показалось, что Ольга беременная, даже спросить об этом хотел и хорошо, что не спросил. Оказывается, просто за прошедшее заметно заметно ожирела.

Та тут же начала свое женское:

– Да от тебя в постели все равно никакого толку!

Это уже было из серии женских запрещенных приемов.

И тут они начали лаяться. Борисков вышел в туалет. Пикирование супругов тут же и прекратилось.

А тут, на Гороховой, при всем этом бардаке, Борискову было уютно. Ему нравилась атмосфера этой огромной квартиры с ее непризнанными художниками, неизвестными музыкантами и поэтами. Всегда тут кто-то бренчал на гитаре и пел с подвыванием свои авторские песни, либо читал стихи, всегда почему-то необычно мрачные или глубоко философские. Никто эти стихи не печатал, и напечатал бы разве что такой же сумасшедший. Но опять же, это было личное мнение Борискова, человека медицинского, а значит, всегда конкретного, но и всегда сомневающегося, потому что обычно существуют две правды. И выбирать надо из этих двух правд. И, выслушав от разных людей совершенно противоположные вещи, нередко признаешь их обоих вполне убедительными. Борискову очень нравился известный анекдот, как некий мудрец судил спор двух противников. Сначала выслушав одного, он сказал: "Ты прав", потом выслушав другого: "И ты тоже прав!", – когда же окружающие накинулись на него с упреками, что так, мол, не бывает, он и им сказал: "И вы тоже правы!"