«Ведь перестройка на дворе! – недоумевал я. – Я же не против нее, и никакой я не диссидент! Вы, рецензенты, что же? Нравится – поддержите! Не нравится – пишите разгромные статьи, ради бога! Но пишите!»

Нет, увы. Пресса молчала глухо, как будто никакой повести не было. И я, ее автор, как будто бы куда-то исчез.

А была ли повесть, с искренним недоумением думал я порой. Может быть, схожу с ума, и никакой публикации повести не было? Но вот же письма, и вот номера журналов с ней…

В издательстве «Мысль» редакцией еще раньше была задумана книга, в которую вошли бы сразу несколько уже изданных моих рукописей – о путешествиях и фотографировании чудес природы. Готовые тексты уже были в редакции. В «Детской литературе» собирались переиздать «Путешествие в удивительный мир». Еще в одном издательстве хотели выпустить мою новую книгу о насекомых – готовая рукопись лежала в редакции. Но теперь… Все почему-то затягивалось.

Поток писем читателей постепенно иссякал, хотя «Пирамида» вышла в начале следующего года еще и отдельным изданием, тиражом в 250 тысяч. Но одно дело – в престижном журнале, а другое – просто так, книгой. Да еще и без «пиара»… Огромная разница для наших граждан!

В конце 87-го и в начале 88-го года я испытывал стресс, равного которому не было, пожалуй, никогда в моей жизни. И даже весьма лестная для меня поездка во Францию – очень интересная: я и выступал там, за что удостоился похвалы руководителя делегации, а также самого Булата Окуджавы, и много фотографировал! – ничего не изменила в моей «послепирамидной» судьбе. СМИ молчат, меня как писателя как будто и не было никогда, поток писем читателей иссякает, звонки прекратились… Что происходит? Где мои сограждане, ау?

Итак, дорогой Джек, с публикацией «Пирамиды» произошло у меня ровно обратное тому, что произошло у твоего Мартина после выхода его «Позора солнца».

Особо обращаю твое внимание, Джек, как и внимание тех своих соотечественников, которые моложе меня и не пережили того, что пришлось пережить мне, вот на что. Я помню свое детство в военные годы в Москве – воздушные тревоги, затемнение, бомбежки, когда трясло весь дом, и мы ждали, что вот-вот бомба упадет на нас, а немцы займут Москву… Есть было почти нечего, не было электричества, на окнах – светозащитные шторы, и мы жгли свечи, коптилки… Коммунальная квартира из семи комнат: семь семей, два десятка жильцов, два туалета на всех, которые постоянно засаривались – приходилось бежать к метро, в общественный… Горячей воды, естественно, нет, но периодически отсутствовала и холодная … Зимой топили печи, дрова были не всегда, жгли старые книги… Клопы, мыши, тараканы… Гибель самых близких мне людей – мать, отец, братья… Потом послевоенное сиротство, бесконечные болезни, и – никакой поддержки со стороны. Бабушка, ставшая моим опекуном, умерла, и мы – вдвоем с двоюродной сестрой…